Anima
by Anima

Without you
The poetry within me is dead...

В просторной полупустой столовой был празднично накрыт огромный стол. Ей пришлось взобраться на резной стул из черного дерева, чтобы дотянуться до торта, старательно приготовленного Кэт. Напротив затаилась Виктория. Девочка, виновница торжества, заерзав на стуле, вдохнула поглубже, и, затаив дыхание, взглянула на сидящих напротив. Виктория одобряюще улыбалась ей одними уголками губ. На самом деле она мысленно внушала девочке поскорее загадать желание и задуть свечи - она торопилась покинуть дом. Бедняжка Кэт, затянутая в белоснежный фартук, сцепив пальчики в замок и закусив тонкие розовые губы, напряженно гипнотизировала свои ноготки. Она всегда робела перед Викторией. Девочка почувствовала, как от недостатка кислорода начинает кружиться голова, и резко выдохнула, разом задувая все пять свечей.
- Умничка, Мари! - не удержалась от возгласа Виктория. Она поднялась и походкой, которая всегда безотчетно пугала Мари, подплыла к имениннице, шурша черной, длиной до самого пола юбкой,
- В твоей комнате тебя ждут подарки. Сегодня можешь лечь спать попозже. - Она быстро брезгливо прикоснулась губами к виску Мари, оставляя на коже яркий след дорогой помады.
- С Днем Рождения тебя. Я уезжаем в город и не смогу, к сожалению, попробовать твоего праздничного торта. Не сердись на меня, дорогая.
- Возвращайтесь поскорее, Виктория. - Мари всегда отвечала так ей.
- Просто Виктория, я же просила не называть меня на вы, - как можно мягче, но настойчиво поправила ее она.
Если не считать огромного торта, специально приготовленного для Мари, тот день был похож на тысячи дней, прожитых ею. Пятый по счету день рождения ничем не отличался от других - тот же сладкий липкий торт, который никто, кроме нее, не пробовал, та же гора ярко упакованных коробок с подарками, которые Мари не хотела открывать, та же полупустая полутемная столовая, эхом повторяющая все оброненные слова.
Мари, в праздничном платьице, похожая на загрустившую осеннюю нимфу, сидела на краешке кровати, не заваленном коробками и свертками, с карандашом в руке, бездумно разглядывала изрисованный резкими линиями альбомный лист.
- Я пришла попрощаться, - Виктория, невероятно элегантная, сдержанная, экзотически благоухающая мятными травами, появилась на пороге комнаты Мари. Она не любила эту комнату, небольшую, уютную и светлую, наполненную энергетикой девочки, рисунками, книгами, сухими листьями, падавшими прямо через распахнутое окно, несмотря на ноябрь месяц, на мягкий ковер.
Немного помедлив, она все же вошла, потрепала аккуратно заплетенные в косы волосы Мари, взяла из ее рук альбом с рисунками.
- Мистер Грэй не нарадуется на тебя, Мари. Он называет тебя самой талантливой ученицей из всех, что у него были.
Мари спрятала невольную улыбку. Мистер Грэй, впервые увидев ее многочисленные рисунки, действительно восхищался ими. А потом взял красный карандаш и начал исправлять недостаточно удачные, на его взгляд, линии. Он успел исчертить ее рисунки ровными клеточками, параллельными линиями и симметрично расположенными точками. Мари отняла рисунки и больше никогда не показывала их ему. Она игнорировала все его замечания. Вскоре он бросил затею учить ее технике рисунка, и во время так называемых уроков каждый занимался своим делом. Хрупкое перемирие было установлено. Мистер Грэй не вмешивался в творчество Мари, Мари хранила тайну, что он бессовестно потягивает отличный виски из бара Виктории.
- О, да ты даже не начала распаковывать подарки! - немного разочарованно, бархатно протянула Виктория, чувствуя себя неуютно, она поспешила прочь, но у двери обернулась, решаясь на что-то.
- Когда тебе исполнится пятнадцать лет, мы подарим тебе замечательного мужа, дорогая.
Мари рассмеялась бы милой шутке Виктории, но эта необыкновенная женщина никогда, сколько Мари себя помнила, не шутила. Все ее предсказания сбывались, все ее слова всегда были серьезными. Мари не научилась смеяться, она научилась просто верить.
- Ты знаешь хоть одну молитву, Мари? - она, охваченная последним лучиком солнца, искрилась и пряталась в густом мраке, тянувшем ее из светлой детской в длинный и узкий коридор, ведущий к лестнице. Мари силилась понять, почему каждое слово Виктории настораживает ее...
...Мари едва помнила тот день... Она была совсем крохой. Дом покинули, оглушительно пьяно смеясь, странные гости Виктории. Огромный, потерявшийся за чертой освещенного ночными огнями города особняк погрузился в угрюмую, усталую тишину, и ноябрьский Ветер, знающий, что она его давно ждет, постучался в закрытое окошко Мари. Старая, давно овдовевшая экономка мисс Смит заглянула к имениннице. Она долго сидела на краешке кровати девочки, вглядываясь в знакомые до боли черты ребенка. "Это когда-то принадлежало твоей матери, Мари. Это единственное из ее вещей, что мне удалось сохранить. Береги, как память о ней, в знак благодарности за то, что она подарила тебе жизнь". Мисс Смит оставила под подушкой Мари самый дорогой подарок на День Рождения - записную книжку ее матери. На первой странице Мари обнаружила молитву, вторая была вырвана, третья - испачкана кровью. Между страницами она нашла серебряный крестик на тонкой короткой цепочке, потемневший со временем. Немного. Но лучше, чем совсем ничего. Добросердечная мисс Смит, беспокойно оглянувшись через плечо, быстро поцеловала сухими горячими губами прохладный лоб ребенка. Теплая слеза, защекотав щеку Мари, быстро-быстро затерялась в ее мягких длинных волосах. Она не поняла тогда, чьи то были слезы...
- Да, я знаю одну молитву, - выбираясь из воспоминаний, ответила Мари.
Виктория, растворившаяся в темноте, внимательно следила за девочкой, затаив дыхание и жадно закусив уголок алой накрашенной губы, ждала. Но Мари научилась говорить ровно столько, сколько было необходимо. Она научилась быть осторожной...
...Потом мисс Смит навсегда исчезла, оставив Мари одну в чужом огромном, пустом доме. Виктория, когда вернулась, сказала, что мисс Смит умерла, но чуткая Мари расслышала в простом ответе Виктории затаенную ненависть. Глаза Виктории, и так темные, совсем почернели, зрачки вытянулись в тонкие вертикальные порезы, и стеклянно поблескивали в темноте тогда, не выпуская Мари из поля зрения. Она, не имевшая собственного запаха, пахла чужой отобранной жизнью...
...Но теперь же слившаяся с полумраком Виктория пахла сладострастием и голодом.
- Замечательно. Молись перед сном, чтобы каждый день до твоего пятнадцатилетия тянулся вечностью.
Совет Виктории был ей не нужен.
На тот раз пятилетнюю Мари разбудил не охрипший от крика Ветер. Входная дверь хлопнула, потревожила ее чуткий сон. Мари сползла с огромной кровати, подгоняемая тревожным любопытством, добралась до темной площадки, ведущей с верхних этажей вниз в гостиную. Она уловила голос Виктории, ее сдавленный смех и тихий шепот незнакомого, чужого голоса. Она затаилась, прислушалась к шорохам внизу.
- Рэм, куда ты? Рэм...
Рэм не стал объяснять. Темный стройный силуэт быстро и совсем бесшумно приближался к застывшей у стены Мари. Она словно приросла к полу, руки быстро заскользили по стене, пытаясь найти выключатель. Силуэт, быстро уверенно подплывавший к ней во мраке, отлично видящий ее в темноте, усмехнулся ее тщетным попыткам найти источник света. Она расширенными глазами смотрела мимо него, ничего не различая в темноте. Не наша. Чужая. Еще секунда, и девчонка закричала бы от безотчетной паники, охватившей ее.
- Ну, здравствуй, - выдохнул Рэм совсем близко. - Кажется, Мари?
Наконец-то она нашла включатель. Яркий свет выхватил из темноты его фигуру. Он вскинул изящную руку, защищая сверкнувшие раздражением глаза, а Мари, выйдя из оцепенения от его резкого движения, кинулась к себе в комнату. Там уютно, там ее никто не тронет. Но он был быстрее. Легко догнал, поймал ее, и, захватив в кольцо цепких рук, плавно закружился с ней, танцуя. Опустил ее на пол и взял за запястья…
Перед глазами все плыло, и его лицо показалось ей сначала нечетким контуром, обрамленным прямыми линиями длинных белых волос. Она поморгала, привыкая к свету и восстанавливая четкость зрения. Лицо с красивыми, но странно-резкими, жестокими чертами. Глаза у него были ясными, морозно-холодными, колкие, знающие. Зрачки невероятно вытянуты в тончайшую иголочку. Такими были глаза Виктории, такими были глаза всех ее странных друзей. Он улыбнулся изучающему испуганному личику девочки, удерживая ее взгляд. Тонкие, насмешливо дрогнувшие губы совсем его не портили. Мари почувствовала, как из нее словно высасывают силу, тепло, саму жизнь. Светлоглазый незнакомец вытягивал из нее энергию…
- Рэм, не пугай ребенка, - нетерпеливо бросила наблюдавшая за ними Виктория, Мари, марш спать.
- Ладно тебе, Вики. - Он отпустил ее взгляд, обернувшись на раздраженный голос Виктории. Мари, чувствую сильную слабость, медленно начала сползать вниз по стене.
- Сегодня же у крошки День Рождения, не так ли? - он снова улыбнулся Мари, сидящей на полу и смотревшей на его остроносые ботинки, не поднимая глаз.
- Может, взять тебя с нами? Вики, как ты думаешь, а? Мари, хочешь повеселиться этой ночью?
- Не говори ерунды, Рэм. Рано, ты же сам знаешь. Мари, брысь к себе!
Мари сорвалась с места.
- Это она? Красивая. - Задумчиво протянул Рэм, спускаясь по лестнице вниз. - Но холодная. Ты ее совсем запугала, Вики. Сколько ей лет?
- Всего лишь пять, Рэм. Сейчас нельзя, подожди еще. Ей должно исполниться, по крайней мере пятнадцать лет...
- Целых десять лет... Я хочу сейчас, немедленно. Хочу, понимаешь? - как-то умоляюще говорил он, схватив за плечи Викторию.
- Понимаю, Рэм, только не надо делать такое растерянное лицо, тебе не идет совсем. Нет… Рэм, прекрати... Только не в шею. Я не люблю высокие воротнички... Рэм, пожалуйста...
- Молчи.

...Толстая скользкая веревка, дразня ее, медленно затягивалась на шее. Потолок в ее комнате дрожал и покрывался черной липкой копотью. А потом неестественно ожил и начал осыпаться на Мари тонкими невесомыми пылинками, забивающимися в ноздри, скрипящими на зубах. Мари проснулась, выпутываясь из своих длинных разметавшихся во сне волос. Дышать застывшим воздухом было трудно, Виктория закрыла наглухо окно в ее комнате. Значит, за ночь придти успела зима. А ее простуженный Ветер исчез до следующего ноября. Может, ей еще удастся попрощаться с ним? Она сползла с огромной кровати по скользким простыням на пол. Деревянные доски подрагивали. Внизу, в гостиной, бешено гремела музыка, отсчитывая дикий ритм по стенам и потолку. Но наверху, в ее детской, спрятанной от посторонних глаз тремя массивными дверями, было неподвижно тихо.
Мари, закрыв за собой все три двери, затаилась на площадке у лестницы, ведущей вниз, в гостиную. Громкая музыка разрывала перепонки непривыкшей к таким мощным звукам Мари. В гостиной собралась странная компания. Друзья Виктории, поразительные существа, так похожие на людей… На исчезнувшую однажды миссис Смит, на запуганную девушку Кэт, завядшую в необъяснимом страхе, на непрерывно сменяющих друг друга учителей Мари. Вот только время не оставляло следов на их лицах, поражающих потусторонней красотой и правильностью черт. И глаза их были совсем другими. Холодными, режущими, светящимися в темноте, подернутыми призрачной дымкой вечного голода и несмолкающей страсти в крови. Создания, забывшие о боли, покое и солнечном свете. Семья, трепетно берегущая свой тесный круг родных, ненавидящая чужих, презирающая новичков, смеющаяся в лицо пытающимся примкнуть к ним. Мари зябко поежилась в ночной сорочке, скорее от неловкости, чем от холода, повела плечами. Она тоже была здесь чужой. Но у нее не было желания примкнуть к их голодной, охотившейся по ночам стае.
Ступеньки скрипели, хотя кто это мог слышать? В гостиной была сдвинута к стенам вся мебель, было жарко, накурено и сумрачно. Непривычно пахли тлеющие свечи, распространяя по помещению зыбкий туманный дымок с ароматом алоэ. Мари, привыкшая к запаху пропитанной дождем и звездным безумием ночи, задыхалась здесь. Густой слоящийся дымок пощипывал глаза, покрывал ее золотистую кожу масленичным блеском, пропитывал ее тяжелые черные волосы искрящимся серебряным пеплом. Она преображалась, приобретая неуловимые черты маленькой заблудившейся нимфы, совершенно случайно попавшей на этот дикий шабаш накануне прихода зимы.
Внизу, подчиняясь какой-то другой, слышной им одним музыке, на прозрачном журнальном столике из тонкого стекла, босиком, обнявшись, танцевали двое. Он и она, слившись в одно целое, тихо кружились на скользком стекле. Девушка, такая легкая, что обнявший ее парень запросто держал ее на руках, смеялась своим мыслям, запрокидывая голову назад. Она поймала растерянный взгляд Мари, притихшей на ступеньках. Но мысли ее были далеко, и когда парень опустил ее на стеклянную тончайшую поверхность стола, она, забыв о Мари, улыбнулась ему, неловко наступая ему на босые пальцы. Когда они потеряют ниточку волшебных звуков, когда рассеется вокруг золотистый вязкий туман, они почувствуют оба, как хрустит под их босыми ногами разбитое стекло, как больно тоненькие осколки врезаются в кожу, как пусто станет в гостиной с переставленной мебелью…
Мари, несмотря на головокружение, медленно спускалась вниз. Только бы добраться до входной двери и вырваться на улицу.
Она видела Рэма. Он стоял, курил тонкую сигарету.
Невысокая девушка, невероятно худая, больше походившая на подростка, с длинными чуть волнистыми волосами цвета неспелых апельсинов, сжавшись рядом на голом грязном полу, исступленно обнимала его ноги, судорожно сцепив бескровные пальцы. Она, застыв в таком неестественном положении, уткнулась лбом ему в колени. Рэм, не обращающий на нее никакого внимания, стряхивал легкий пепел от таявшей сигареты прямо на ее свисавшие до пола рыжие волосы, на согнутую спину, прикрытую тонкой черной сеточкой. Мари подумала, что Рэму ничего не стоит прямо сейчас наступить ботинком на рассыпавшиеся волосы, или грубо отпихнуть ее в сторону. Но Рэм спокойно стоял, поигрывая сигаретой.
У него на шее висла высокая, стройная Фея, время от времени сдувающая со лба русую остроугольную челку над подвижными бровями. Она, обхватив одной рукой Рэма за шею, размешивала пальчиком зеленоватую сверкающую жидкость в прозрачном бокале. Фея что-то увлеченно рассказывала ему, иногда притягивая его к себе за шею. Она убирала острым язычком его шоколадные волосы, тянулась к его уху, чтобы ухватиться зубками за его серебряную сережку в виде анка. Рэм наигранно серьезно ломал брови, когда Фея шептала ему что-то забавное на ухо, и неторопливо пропускал между пальцами прямые шелка белых волос. Фея, отпустив сережку Рэма, откидывая за спину прямые волосы, заметила Мари.
- Посмотрите-ка, кто проснулся! Рэм, кажется, мы потревожили чуткий сон ангела… - протянула Фея, облизывая липкие пальчики.
- Рита, твое остроумие иногда действует мне на нервы.
- Какое милое, чудное, невинное создание. Такая чистая, такая светлая до безобразия. И где это только она набралась смелости высунуть свой прелестный носик из детской? - продолжала она зло, уставившись на Мари сквозь длинную стекшую со лба челку.
- Смотри, не прикуси язычок, милая. Она ничего тебе плохого не сделала.
- Когда ты подаришь ей обручальное колечко, Рэм? - продолжала она, не обращая внимания на его слова.
- Когда у нее прорежутся зубки, - передразнил он ее.
- Смеешься, Рэм? Какие зубки? У нее скорее прорежутся крылышки, они уже видны, приглядись. Видишь, как она неуютно поводит плечами? У нее лопатки чешутся. Совсем скоро у нее проклюнутся перышки, нежно белые, как только что выпавший снег. Твой ангел улетит в небо. Ты не забыл закрыть все окна в доме?
- Кажется, сегодня ты перепила абсента, дорогая моя, - сказал он, расцепляя на шее ее пальцы. - Я хочу курить. Принесешь сигарету? Не хочу тревожить Ирэн. - Рэм раздраженно пихнул фею в сторону. - Да, Рита, если ты хоть пальцем ее тронешь, я сам лично пересчитаю у тебя в черепушке все твои переразвитые извилины, поняла меня?

Мари выбежала на улицу. Поздно. Падающие снежинки спрятали следы ушедшего Ветра. Осталось только вернуться в дом, забраться с головой под одеяло и тихо плакать, размазывая по щекам слезы. Ветер обязательно вернется, в следующем ноябре, когда в саду опадут все листья, а заброшенный пруд в западном конце сада покинут шумные неприрученные утки. Он всегда возвращался, и был с ней до тех пор, пока не выпадал первый снег. Вот только она всегда сомневалась, что дождется ноября. Мари, совсем замерзнув под равнодушным снежным дождем, повалилась на землю, желая только об одном - замерзнуть окончательно, прямо сейчас. Тогда, может быть, она еще успеет найти его.
Подмерзший за ночь тонкий ледок на тропинках в саду уверенно ломали острые стеклянные шпильки. Рыжеволосая, зябко обхватив себя за плечи, прикрытые мелкой сеточкой, шла по босым следам маленьких детских ног. Разломанный шпильками лед с хрустом дробился высокими подошвами открытых босоножек Феи. Они обе нашли Мари, лежавшую на снегу.
- Ах, полюбуйся только! Как чудненько...- процедила Фея, раскачиваясь на толстой подошве летних босоножек.
- Я сейчас разрыдаюсь от умиления. Очень трогательно. - Простучала зубами рыжая, безрезультатно пытаясь согреться.
- Как трагично... Бедное дитя.
- Крошка совсем замерзла.
- Ага, синяя...
- Я ее хочу...
- Я тоже.
- С солью?
- Конечно, с солью. Не люблю пресную кровь.
- Пресную?
- У нее в жилах вместо крови святая водица течет.
- Странные фантазии... Глаза у нее необычные.
- Да, темно-зеленые...
- Как красиво они смотрелись бы в бокале, полном абсента до краев… Сначала выпить до дна за ее светлое будущее, потом попробовать ее глазки…
- Поделишься?
- Сомневаешься? Хочу ее волосы.
- Выдрать с корнями и вышить ими корсет. Пожалуй, крестиком.
- ВСЕФИГНЯВСЕФИГНЯВСЕФИГНЯ?
- Не оригинально уже, идея ушла в массы…
- А если сплести венок из ее внутренностей? Может быть, из пульсирующих артерий мозга?
- Как у индийского ночного демона? Интересно… И украсить вечно цветущий венок ее тонкими сухожилиями…
- Трогательно.
- Мило...
- Рэм будет взбешен.
- Рэм смешон. Мы избавим его от позора.
Рэм появился неожиданно, впрочем, как всегда.
- Дамы, чем занимаетесь?
- Разглядываем твою невесту.
- Очаровательное создание.
- Забавная...
- Вы будете счастливы. И в горе, и в радости, пока смерть не разлучит вас...
Рэм, не обращая на них внимания, поднял потерявшую сознание Мари. Он отнес ее наверх, в ее комнату.
На следующий вечер он надел на тонкий пальчик Мари колечко. Они были обручены.

...Она всегда чувствовала приближение этого странного настроения. И она до сих пор не научилась справляться с паникой перед ним. От дневного света можно было спрятаться в библиотеке, за тяжелой скрипучей дверью, сведи огромных затаившихся в темноте полок, забитых книгами, в уютном кожаном кресле. Дверь жалобно скрипнула, нехотя впуская ее, плотные шторы спрятали окно. Дрожащими пальцами она пробежалась по корешкам книг, ласково провели по знакомым строкам. Она поскорее добралась до кресла, повернулась к окну спиной, подвинула свечи поближе. Книга с тихим приветливым шелестом раскрывала ей свои тайны, и она жадно глотала строчку за строчкой, словно боялась, что еще хотя бы секунда наедине со своими мыслями обернется непоправимой ошибкой.
Время там замедлило свой ход, оно знало, как опасно было наступление ночи, оно чувствовало ее нарастающую панику. Но свечи нельзя было обмануть, слабый огонек еще несколько минут боролся за право существовать, но потом, жалобно затрещав, задохнувшись в расплавленном воске, оставил ее одну. Она вздрогнула, когда огонек совсем погас, пред глазами все еще мельтешили расплывающиеся строки текста. Она положила на место книгу и сдернула с окна тяжелые портьеры, завернулась в ткань, вдыхая запах пыли и сухих книжных страниц. За окном старый сад угрюмо и молча ждал очередного промозглого утра. Этой ночью они вместе будут ждать рассвета. Десяток шагов по темному извивающемуся коридору от библиотеки до ее комнаты. Пыльная ткань волочилась по полу, стирая с гладких деревянных досок пола ее следы. Мари повалилась на кровать, даже не раздеваясь. Холодно. Сквозняки. Непонятный шепот в тишине. Виктория опять может закрыть окно.
Ей казалось, что даже во сне она читала, вслух повторяя волшебные непонятные фразы. Глубокая ночь, до рассвета еще так далеко. Занемевшей рукой она провела по шее, ладошка стала влажной от пота и заколола от неприятного предчувствия. В ее комнате гулял сквозняк, ласкал ее кожу, охлаждал прохладой алеющие нездоровым румянцем щеки, наводнял сгустившееся пространство шепотом и вздохами ноябрьской ночи. Она резко втянула свежий, пропитанный дождем воздух, уже заранее зная, что в следующий же миг он плотно неосязаемыми прозрачными пальцами сожмет ее горло тоскливым ожиданием. От удушья уставшие глаза невольно наполнились слезами.
Нет, черт возьми, она не хотела слушать тоскливые завывания ветра всю ночь напролет! Не хотела с замиранием сердца прислушиваться к скрипам старого ясеня в опустевшем саду и к скрежету его длинных и гибких вервей о крышу дома! Она хотела подойти к окну, чтобы закрыть его. Это бесполезно, ночь уже успела просочиться в ее комнату, успела пропитать звуками все вокруг.
А вместе с ночью в ее комнату проник охрипший, совсем простуженный Ветер, по-хозяйски наводя порядок вокруг. Этой ночью он неловко запутался в ее плотных, израненных глубокими темными складками занавесках. Мари не верила своим глазам. Она четко увидела вдруг его очертания, ясно выхваченные тканью из темноты. Он проник к ней через открытое окно так же, как все чудеса проникают с того сказочного, но запретного и призрачного мира в мир обычных людей. Он был невероятно гибок, высок и строен, и он злился, что не может выпутаться из широкой и плотной ткани. Рвал сильными руками оковы, освобождаясь из плена, и недовольно гудел, иногда неожиданно переходя на свист. Занавески жалобно, взахлеб ревели от такого грубого с ними обращения.
Мари резко села на кровати, скидывая на пол шторы, в которые была закутана, как в ветхий пыльный саван. Ветер, невероятно чутко слышащий ее в темноте, обернулся к ней, подвижно заскользив в оковах ткани, сдерживающих его. Ткань, успокоившись, с нежностью окутала его, запоминая очертания его гибкого тела. Мари, к своему удивлению, почувствовала укол ревности.
"Как это глупо, ревновать Его", - пронеслось призраком в голове. И сразу же почувствовала, что заливается краской. Она слышала его голос. "Ну почему же? Совсем не глупо… Мне приятно, что ты ревнуешь меня, моя маленькая Мари".
Он читал ее мысли, он знал, что она скажет в следующий миг, он видел ее насквозь, он чувствовал то, что чувствует она.
"Ветер, ты действительно существуешь? Нет, не верю". Мари замотала головой, развеивая наваждение. Последнее время ее сны становятся все реальнее. Скоро она уснет навсегда и будет существовать только во сне.
Она сползла с кровати и подошла к окну, удивляясь сама себе, что верит в его присутствие здесь. Занавески неохотно разжали объятья, когда Ветер рванулся к ней навстречу. Он, радуясь, что она заметила его, не рассчитал своей силы, со всей страстью налетел на нее, касаясь прохладными ладонями ее разгоряченного ото сна лица, взлохмачивая ее тяжелые пушистые волосы.
"Прости..." - виновато прошептал он тихо, отступая назад, но не отнимая ладоней от ее лица, запоминая чуткими пальцами ее очертания.
"И я действительно существую, Мари... Просто поверь в это".
Мари, охваченная непонятной ей самой нежностью, поцеловала его прохладные, успокаивающие пальцы и улыбнулась ему в темноте. Сегодня она верила ему, сегодня была волшебная ночь, ночь, когда они, так невероятно давно знакомые, наконец-то встретились. Это утром она проснется и поймет, что ей все просто снится, пусть так правдоподобно, пусть так до боли хорошо и радостно, но все же снится…
Мари сорвала с окон занавески. Глупо, но это была ее безобидная месть им за то, что они так безнаказанно обнимали секунды назад ее Ветер. Занавески хранили его запах, запах дождя, умерших листьев и бесконечной ночи, с которой он был очень дружен.
Она на ощупь нашла маленькую полку в столе, где всегда хранила всякие ненужные безделушки, детские, забытые давно сокровища, потерявшие ценность: маленькие колокольчики, старые монетки с дырочками по краям, порванные тонкие цепочки, бусинки ожерелий, разноцветные ленты и острые речные камешки.
Пока она неторопливо нашивала все свои ненужные сокровища алыми нитками к занавескам, ноябрьский Ветер, сгорая от любопытства, тонкими пальцами придерживал сзади ее волосы, чтобы они не спадали ей на лицо и не мешали ей. Он переплетал их с тонкими алыми нитками, нежно порывисто целовал умелые и ловкие пальцы, уверенно нанизывающие одна за другой прозрачные бусинки. Мари растягивала удовольствие, боясь закончить свою работу. Теперь все. Она встряхнула приукрашенную ткань, заставив ее заговорить миллионами тоненьких, протяжных голосов. Монетки, испуганно задрожав на сквозняке, зазвенели тихо и неторопливо. Удивленный новыми звуками, Ветер замер на миг, отпуская ее. Потом с новой силой подхватил шторы, играя в тишине колокольчиками. Мари растерянно улыбалась ему, жалея, что он оставил ее, и прислушивалась к мелодии, которую наигрывал ей Ветер.
Она скоро уснула, поддаваясь его успокаивающему голосу. Ветер пел ей песни всю ночь, и она спала, улыбаясь во сне, ведь ее больше не беспокоили унылые вздохи уставшей ото всего ночи.
На рассвете он смолк, последний раз поцеловал ее, спящую, и, растаял с нависшим над землей туманом…

Утром Рэм вошел в ее комнату и, бросив на ее кровать воздушную, полупрозрачную массу чистого свадебного шелка, закрыл распахнутое настежь окно.
- Доброе утро, - поздоровался он, всматриваясь в сад, словно пытаясь уловить там чье-то незаконное присутствие. Он обернулся к ней, поворачиваясь к лучам восходящего солнца спиной.
- Ты всегда спишь одетая, Мари?
Он сел на кровать и провел по щеке Мари ладонью, на которой еще сохранились следы влажного прикосновения Ветра, от чего она невольно задрожала.
Мари неуютно поежилась, разглядывая блестящий шикарный шелк платья. Рэм впервые пришел к ней в комнату. Раньше он не поднимался на второй этаж, где находилась ее комната. Даже Виктория крайне редко заглядывала к ней, а если и удостаивала ее посещением, то задерживалась у нее недолго, только на самый необходимый промежуток времени. Поэтому Мари чувствовала себя в безопасности только у себя. Но теперь Рэм нарушил это правило. Он проник в ее комнату, он будил ее, он ступал по разбросанным на полу рисункам, не замечая этого. Сейчас он стянет с нее одеяло. Сожмет цепкими пальцами ее горло и заставит рассказывать ему ее сны. У него есть на это полное право. Через три дня ей исполнится пятнадцать. Именно в тот день они обвенчаются в церкви, и она станет его женой. Рэм с интересом разглядывал ее новые преобразившиеся шторы на окнах.
- Я читала весь вечер и, кажется, не заметила, как уснула… - Мари поймала себя на мысли, что оправдывается перед ним. Ее не покидало ощущение, что Рэм сейчас испытывает ее.
Он поднес к губам ее запястье, как будто хотел поцеловать его. Мари, завороженная его действиями, следовала за своим воображением. Пальцы Рэма очень чувствительные. Вот он легко нащупывает у нее на запястье пульс. Острым ногтем он осторожно распарывает кожу на запястье, и края ранки аккуратно, без единой капельки крови расползаются с тупой вяжущей болью. Рэм цепляется пальцами за ее проступившие голубые венки, за все сразу, и сильно тянет их на себя. Мари чувствовала, как быстро от его мертвых прикосновений немеет рука, от кончиков пальцев, по запястью, к острому локтю… Холодок медленно расползается под кожей, а Рэм, втягивая в рот тонкие порванные вены холодными жадными губами, быстро пьет горячую кровь…
Но он замер, уловив на ее руках чужой, посторонний запах, и отпустил ее руку. Мари с облегчением отстранилась от него, садясь на кровати. Она чувствовала себя неуютно в его присутствии.
Рэм, дотянувшись до ее цепочки с крестиком на шее, ловко и сильно сдернул ее так, что она резко закашлялась от удушья. Рэм равнодушно раскачивал ее серебряный крестик перед глазами, наблюдая за ней. Когда она замолчала, он протянул томно:
- Какое безвкусное украшение, Мари. Я подарю тебе другое, настоящее произведение искусства. У тебя будут самые красивые украшения, самые модные платья, самые вышколенные слуги. Ты будешь так счастлива со мной, моя дорогая Мари.
Она покосилась на него, а он играл ее крестиком, который оставила ей миссис Смит. Она когда-нибудь обязательно полюбит его. Он… замечательный. Просто нужно укротить свою фантазию.
Мари вспомнила, как исступленно, отчаянно и униженно обнимала его колени огненноволосая Ирэн, как держалась за него, боясь отпустить хоть на миг, высокая, опьяненная его пугающей красотой Фея. Ее лицо болезненно кривилось, когда он небрежно, равнодушно грубо отталкивал ее. Они бессильно ревниво провожали его обожающим взглядом всякий раз, когда он уходил не с ними. Они ловили каждое оброненное им слово, хранили в памяти каждый его взгляд и ненавидели себя за слабость. Болели им, жили им одним, любили его. Добровольно очарованные. Они были не единственными околдованными им. Даже холодная, сдержанная Виктория начинала тепло, солнечно улыбаться, когда он был рядом. Кэт, бедняжка, таяла на глазах, бледнела до слез, мистически боялась его. Когда-нибудь Мари проникнется хотя бы доверием к нему. Может быть. Но сейчас ей больше всего на свете хотелось, чтобы он ушел поскорее.
- Примерь-ка платье, Мари. Я позову Кэт, чтобы она помогла тебе затянуть шнуровки корсета...