 |
||
 |
 |
|
|
Отражение в зеркале
Отражение в зеркале. -
Всё, хватит. Я не собираюсь извиняться! -
Зато собираешь вещи! -
Не придирайся к словам… -
Ты… ты!.. так спокоен!.. -
Зато твоего невроза хватит на двоих…
пусти… -
Пожалуйста! И не думал задерживать твоё величество. -
Ах, ваш сарказм терзает моё сердце. Не пиши мне, ладно?
Чей галстук? -
Лучше скажи, чей это был корсет!!! -
Бр-р, снова за своё… значит,
не твой. Какая разница? Тебе «всё это совершенно всё равно»… ха… -
Ты же любил меня! -
Ага, в ход пошла тяжёлая артиллерия. И сейчас люблю. Ну
и что? -
Тогда почему ты уезжаешь? -
Меня достали твои истерики. Определись, кто и что тебе
дороже. Дай пройти. -
Не… не надо, не уходи… -
Отстань, Ники, это старо. Ты ведёшь себя как маленький.
Встань, здесь грязно; и дай пройти, пока этот чёртов чемодан
мне пальцы не покалечил… ах, ну вставай же!.. «Ты несносен и ты не пишешь? Что
прикажешь делать? Я не хочу быть похожим на того малахольного, что плакал от
отчаяния и пытался тебя остановить… это был не я. И всё же даже с этим
несчастным ты обошёлся слишком жестоко. Знаешь, это страшно. Сначала я не
понимал, что произошло, почему по ночам теперь так холодно и неуютно. Велел
чаще топить камин. Идиот! Долго не мог привыкнуть к
звонку будильника. До сих пор ужасно неуютно бриться одному, а, завтракая,
поднимать глаза и видеть стену – просто невыносимо!.. Бывает очень трудно дышать,
потому что всё теперь пахнет по-другому. Чёрт, ну не мог же ты увезти с собой и
воздух?! Хоть что-то ты должен был мне оставить… самый маленький шанс жить
просто так, без тебя, не думая о тебе, не вспоминая и не страдая в нелепой роли
покинутого любовника… но ты всё, всё забрал с собой. И
очень глупо теперь надеяться, что я полюблю спать в одиночестве; я просто боюсь
темноты. С некоторых пор стал замечать,
что чаще сижу за туалетным столиком – просто смотрю в зеркало… на себя, на
комнату, ещё чёрт знает на что… а потом обнаружил,
почему… ты забыл в ящике своих духи. Но ведь это невозможно –
настолько зависеть от другого человека! Так не бывает, так не должно быть. Если
от этого всем только хуже – почему же всё остаётся на своих местах? Или я
просто не могу понять жизни? Тысячу, две тысячи раз что-то
обещал себе; вплоть до того, что позавчера чуть не застрелился. Достал
револьвер, зарядил, поднёс к виску. И нечаянно глянул в зеркало. Знаешь, стало…
так больно… при мысли о том, что ты, может быть, будешь
плакать… я ещё ни разу не видел, как ты плачешь, солнышко. Глупо, да?
Очень глупая фантазия. Когда-то она тебе нравилась. Помнишь вечера с фантами?
По уши влюблённые девчонки, глубоко оскорблявшиеся каждый раз, когда мы
уединялись… длинный, длинный, невообразимо длинный коридор до твоей спальни…
как ты клял строителей!.. а помнишь ночь, что ты провёл под моей дверью?.. я
нашёл тебя раньше горничных, чем очень горжусь! Бог знает, кому бы ты достался…
Но даже он вряд ли знает, где ты
сейчас. Это дважды, трижды, четырежды глупо – писать на твой фамильный адрес.
Но там никто не живёт, я узнавал. Хотелось приехать туда,
обустроить там всё и ждать твоего возвращения. А потом я понял, что ты можешь и
не вернуться. Да… можешь. Лучше пусть тебя ждут мои письма. Они не закатят
истерик и не опустошат винные погреба. Но и целовать они тебя тоже не будут… Да, отчёт о маленькой глупости
напоследок. Я недавно ездил в табачную лавку и по рассеянности… или по привычке
приобрёл твои любимые сигары… м-да… извини. Хотел,
конечно, выбросить, но потом решил отправить тебе. Буду думать, что хотя бы так
доставлю тебе удовольствие. Хотя на самом деле я их действительно выбросил. К
тебе и к чёрту… Перечитал. Ради всего святого –
не смейся. Знаю, что жалок. Но ты же меня за что-то
любишь. Любил, по крайней мере…» «Честное слово, мне придётся
выпороть своего дворецкого за усердие! Мало того, что он вскрыл твоё письмо, не
сообщив мне о нём, так он ещё и собирался писать ответ от моего имени, чтобы
«не беспокоить мою светлость по пустякам». Каков наглец, а? Вообще-то и ты, мой милый Ники,
ведёшь себя не лучшим образом. Где, позволь спросить, гордое и презрительное
молчание? Ты был морально обязан свято хранить его ещё… м-м…
ну, месяца два – я оцениваю себя по-королевски. По максимуму! Так какого,
позволь спросить, чёрта ты тревожишь моего дворецкого? А-а, могу поспорить, смял и
выбросил письмо! Посверкал на комок бумаги гневным взором (а когда ты
сердишься, ты бываешь просто сказочно хорош собой…), воспламенить проклятый не
удалось. Поднял, изысканно и путано ругаясь про себя, начал читать дальше.
Ники, чудо моё, ты неисправим! Ну что прикажешь с собой делать? Знал бы ты, как я скучаю по этим
милым, до мелочей предсказуемым выходкам, по твоей улыбке, даже по истерикам!..
сам от себя подобного не ожидал, может быть, это просто заразно? Здесь тоже холодно и неуютно.
Штатных и внештатных грелок – хоть отбавляй, цель жизни – мишень для ножей на
двери. Завтраки – это ещё ничего, поверь мне! Обеды, ласковый мой безумец,
обеды и ужины – вот что по-настоящему страшно! Боюсь поднять глаза от скатерти,
не встретить твой взгляд, поперхнуться от изумления и вульгарнейшим образом
скончаться. А ещё говорят, что от любви не умирают. Чёрт, чёрт, чёрт. Буду полдня ещё
ругаться, но… остальные полдня… приезжай, Ники! P.S. Повар у тебя прежний? Захвати с
собой, заклинаю! Мой травит меня чем-то безвкусным и пресным – особенно по
пятницам. Зудит про пост и здоровую пищу, и ничем его, заразу, не прошибёшь! А,
и вот ещё что – с порога не набрасывайся на первого, кто откроет дверь.
Во-первых, дворецкий (завёл… как канарейку…), а во-вторых, - мой протеже, у
него такое звучное имя Луи. Гм… он довольно милый, но ужасно, ужасно застенчив
и наивен. Краснеет до слёз по любому поводу, я иной раз боюсь, как бы не
взорвался. Правда, в последнее время стал чуть посмелее.
В целом – тебе понравится… и по частям, пожалуй, тоже…» «Вильгельм, ты злое, бездушное и
развратное животное! Не смей больше мне писать. P.S. Человек, который это доставил – мой
повар. Делай с ним что хочешь… можешь съесть… P.P.S Ещё раз повторяю, не смей мне
писать!» «А какие церемонии… Ники, попроси
кого-нибудь там отворить тебе кровь, а? Твои аристократично-истеричные замашки,
право, действуют на нервы. Заведи себе мальчика для битья и вымещай избыточный
гнев на нём, будь так любезен. Глубокий вдох. Задержи дыхание,
сосчитай до двадцати четырёх (с Днём Рождения, любовь моя!). Можешь выдыхать. Успокоился? Значит, так. Во-первых, хватит уже
из себя изображать смертельно раненого в душу человека – на меня не действует.
Во-вторых, вижу, ты снова принялся за старое – за свои попытки переделать
своего и без того покорного слугу. Ники, ну мы же уже дискутировали на эту
тему. Мне бы не хотелось воскрешать неприятные воспоминания того времени… а с
твоим подходом к нашим отношениям – постоянное дотошное
копание в прошлом неизбежно; ты и сам это прекрасно понимаешь. Либо не требуй
от меня участия в этом, либо измени своё мнение, очень тебя прошу. Мне тяжело
постоянно снова и снова переживать свою неправоту. Ладно, к чёрту. Это было, но и
только. И только… Ники, милый, перешагни через свою
обидчивость – я же перешагнул через принципы. Прошу тебя, приезжай. Здесь, да и
где угодно, - пожалуй, во всём мире – твоё отсутствие означает только скуку и
бесконечные попытки от неё спастись. Я жду. P.S. Вчера застал горничную в
молчаливом восхищённом экстазе перед
твоей фотографией. «Ах, сэр, да чего у вас красивый… - замялась, вопросительно
глянула на меня, - красивая…». «Это мой друг, Николас». Громкий вздох. Она ещё полдня ходила не в себе.
Всё думаю, что будет, когда ты приедешь… массовый
обморок… Ночью Луи спал очень плохо – ему
снился какой-то жуткого вида упырь. Точнее, сам упырь был даже симпатичный –
бледное скуластое лицо, тонкий фарфоровый нос, бахрома тёмных волос,
прищуренные светло-голубые глаза со зрачками-точками. Даже игольчатые
сахарно-белые клыки его не портили. Жутким было другое – гримаса дикой ярости,
исказившая лицо, и неровный кровавый след по губам и
подбородку, скрюченные длинные пальцы… Проснулся Луи с
воплем ужаса. Сощурился на парящую в воздухе свечу, соображая, как она может
висеть над кроватью. -
Чего орёшь? – недовольно спросила свеча голосом
Вильгельма. – Опять кошмары снятся? Читать надо меньше… -
Извините. -
А-а, пустяки. Сам не сплю. Ладно, - он зевнул, -
успокаивайся и давай храпи дальше. Привет Морфею… -
Который час? -
А чёрт его знает… где-нибудь начало четвёртого. Луи отвернулся к окну. -
Да, и вот ещё что, - наставительно буркнула свеча вслед
за звуком подавленного зевка, - упырей не бывает… по
крайней мере, таких симпатичных… Утро прошло без происшествий,
если не считать очередной придури Вильгельма, который
гонялся за Луи по всему дому с бритвой и помазком и всё угрожал «забрить до
смерти», виртуозно изображая дьявольский хохот. Вежливый стук в дверь застал Луи
на лестнице. Юноша, не подозревая, что его нос предательски перемазан мыльной
пеной, бросился к двери. Два солнца и два неба.
Скептическая гримаса. -
Ты, наверное, Луи, - притворно-сухим, но всё равно
ангельским голосом произнесло волшебно прекрасное создание. -
Наверное, - поспешил согласиться юноша. -
Зам-мечательно. А где… этот… длинный? -
Наверху, бреется. Да вы заходите. -
Позови кого-нибудь из прислуги, чтобы занесли мои вещи.
-
Так… это вы? Создание нахмурило
тёмно-золотистые брови и вопросительно заморгало. -
Николас? -
Он самый. -
Ой, как Вильгельм обрадуется! -
М-м… сомневаюсь. Скорее вены
перережет. Хотя… ладно, я пошёл наверх, а ты позаботься о моём багаже, хорошо? С тяжёлым вздохом Николас
медленно поднялся по лестнице и скрылся в правом коридоре. Луи
с интересом осмотрел курган из чемоданов, кофров и коробок, затем
прислушался. Тишина, только из кухни слышна приглушённая болтовня горничных.
Затем неожиданно раздался плеск, грохот, и металлический звон. Юноша взлетел по
лестнице и кинулся к ванной. Замер рядом с дверью, глядя на ручей воды посреди
коридора. В ручье плавали тапочки Вильгельма. В ванной же, посреди огромной лужи,
в которой валялась бритва, стояли Вильгельм и Николас и самозабвенно
целовались. -
Зараза, - злым, прерывающимся голосом пробормотало новоприбывшее прекрасное создание. – Весь, весь в мыле, я же
целый день отплёвываться буду… -
Пусть… -
Ещё и в халате!.. о-о, провокатор!.. -
Боже мой, Ники, ну заткнись, а? Он послушно заткнулся, вновь со
счастливым вздохом поцелуями размазывая по лицу Вильгельма остатки пены. -
Всё… всё, Ники, хватит… ну, не здесь же… Николас кивнул, и Вилле мягко
улыбнулся в ответ на его счастливую улыбку. -
Это здорово, что ты смог приехать так быстро. Я думал –
с ума сойду. Всю ночь не спал, веришь?.. Кстати, ты как доехал? Всё в порядке? Тихонько рассмеявшись, Ники
уткнулся лицом ему в шею и сладко простонал что-то нечленораздельное. -
Я тоже очень по тебе соскучился. Ты уже завтракал? -
Я? Н-не знаю… - сказал он и снова засмеялся. -
Милый, милый мой, сумасшедший… пошли завтракать? Пошли…
ой, Луи, ты чего здесь делаешь? Да, забыл совсем. Ники, это Луи. Ну, и,
соответственно, Луи, это Ники. -
Я знаю, - хором ответили они. -
А, все уже знакомы? Ну и ладно, тогда все в столовую!..
Луи, скажешь потом, чтобы здесь вытерли. И сам иди
умойся… Разумеется, Луи знал о
нетрадиционных предпочтениях Вильгельма. Вернее, он догадывался, замечая в
молодом человеке целый комплект «странностей». Во-первых, у Вильгельма не было
любовницы, да и на заигрывания знакомых и незнакомых дам
он реагировал равнодушно. Только один раз на памяти Луи он снял на улице
молоденькую шлюшку, привёл домой, заплатил за
несколько часов вперёд. И вместо того, чтобы, как она сама сказала, «заняться
делом», кормил её с ладони миндальным печеньем, расспрашивал о жизни, а потом
наполнил ванну и позволил вдоволь поплескаться. Сам он в это время сидел рядом
на табуреточке (Луи видел своими глазами) и с видом дуэньи при инфанте штопал
её чулок, время от времени гундося очень торжественно:
«Ах, не шалите, не шалите, Ваше Высочество, вон уже весь халат мне изволили
вымочить». Девчонка в ванне фыркала, пускала из специальной соломинки мыльные
пузыри, и болтала ножками, взбивая пену. Под утро, когда она обсохла, Вильгельм
отпустил её с миром, чмокнув напоследок в щёчку, отчего последняя порозовела, а
девчонка хихикнула, как гимназистка, и убежала. Но всё-таки это было только
раз, в остальных случаях Вильгельм не интересовался противоположным полом, а
лучше сказать – его демонстративно игнорировал. Скажем, ходил по дому в халате
и спал совершенно раздетым, чем доводил горничных до
обмороков и очень, очень грешных мыслей… Однако и слишком явно свои пристрастия
он не афишировал. Теперь же, Луи, став свидетелем утренней сцены, испытывал
какое-то странное, необъяснимое чувство – то ли волнение, то ли возмущение, то
ли ревность… Примерно с такими мыслями Луи
поднялся на торой этаж и
направился в комнату Вильгельма. Дверь была приоткрыта ровно настолько, чтобы
можно было увидеть кровать, пышно и яростно сбитое в кучу бельё и кусочек
чего-то фарфорово-розового. Вдоль кровати, отражаясь во множестве зеркал по
стенам и на потолке, ходил Вильгельм в полураспахнутом халате – пояс небрежно
завязан на открытом животе. -
Виллечка, - фарфорово-розовое
зашевелилось, гибко изогнувшись, - не маячь, любовь моя. Спать мешаешь. -
Спать перед обедом – вредно, - наставительно заметил
«Виллечка». -
Кажется, обед безнадёжно (или успешно?) упущен из жизни
на сегодняшний день… -
А после обеда спать – вообще самоубийство. Среди подушек что-то фыркнуло,
фарфорово-розовое завертелось, и на его месте оказался чей-то живот – гладкий,
плоский, с едва намеченными узкими квадратами мышц. -
Ну чего тебе от меня надо,
мучитель?.. -
Не знаю, солнышко… - Вильгельм обернулся к кровати,
замер, с улыбкой любуясь чем-то, недоступным взгляду Луи. – Изыди, искуситель… -
Куда же я изыду? – сладко мурлыкнул Ники, чуть
наклоняясь вперёд, так что из пенно-сбитой массы шёлка теперь выглядывали ещё
грудь и плечи. Острый и изящный изгиб ключиц, бледно-розовые пятнышки сосков,
тёплый бархат плеча. Луи кашлянул – просто так, без
всякой задней мысли. Результат последовал незамедлительно: Ники со смешком
шлёпнулся обратно в шёлк, Вильгельм одёрнул халат и подошёл к двери. -
Чего тебе, Луи? -
Я… там обед… Из-за спины «Виллечки», в
обрамлении шёлковой простыни, возникло мило улыбающееся личико Ники. Вокруг
головы, как нимб, распушились наэлектризованные золотистые волосы. -
У-у, какие мы, - задумчивая пауза, -
бледно-нахмуренные… ну, иди сюда, я тебя утром и не разглядел толком. Луи послушно перешагнул порог,
остановился перед постелью, стараясь не глядеть в холодно-мягкие голубые глаза.
Ники склонил голову набок, скрестил в воздухе изящные гладкие лодыжки и еле
слышно хмыкнул. «Виллечка» поёжился, наблюдая за
сценой с «высоты птичьего полёта». -
Ники, - сурово буркнул он, приземляясь на постель рядом
с декоративно-красивым плечом, - я объявляю тебе строгий выговор. Пошли обедать,
а потом поедем куда-нибудь… к знакомым. Плечи дёрнулись, изобразив
изящный жест пренебрежения. -
В гробу я видел всех твоих знакомых, - раздельно, будто
диктуя, произнёс он. -
Тогда я один пойду. А ты после обеда останешься без
десерта… -
Шантажи-ист, - переворачиваясь на спину и старательно
потягиваясь, простонал Ники. – Всё равно не пойду, мне ещё нужно всё тут
переделать, особенно в моей комнате. Выглядит так, будто по ней Мамай прошёл…
бе-езобразие… Вильгельм кивнул и, коротко
щекотнув ему живот поцелуем, отстранился. -
Как хочешь. Надеюсь, скучно тебе не будет, а? -
Э-э, нет. Я вот этого, нахмуренного, у тебя конфискую;
ты не против, а, Луи? -
Нет. -
Краткость – сестра таланта, - зевнул Ники. – Виллечка,
ты сегодня ещё вернёшься или тебя уже не ждать? -
М-м-р… не знаю, - расцеловывание живота возобновилось.
– Боже, как я счастлив, что ты, наконец, приехал. Я тебе весь дом готов отдать
на растерзание, можешь переделать всё, даже сад и подвал… только будь со мной
всегда… -
Луи, я сейчас спущусь, - свесив голову вниз, улыбнулся
Ники. Проводив удаляющегося юношу взглядом, прерывисто вздохнул и забрался на
кровать целиком. – Тебе, наверное, пора… С разочарованным вздохом, очень
неохотно, Вилле оторвался от него и сел рядом. Жадным влюблённым взглядом
больших зелёных глаз посмотрел на Ники, восхищённо и жалобно улыбнулся. -
Гонишь? -
Конечно, - уверенно кивнул тот. -
Но почему? – невольно возмутился Вильгельм, устраиваясь
рядом и напряжённо вытягиваясь во весь рост. -
Потому что у меня ещё есть целая куча разных дел, а
когда ты рядом, я не могу думать ни о чём, кроме тебя, - голос Ники был
холоден, но глаза влюблённо улыбались. – Надеюсь, ты позволишь мне хотя бы
несколько часов в день посвящать улаживанию бытовых проблем? Вилле сдержанно кивнул. -
Конечно… - он слез с кровати и пошёл в гардеробную. – Я
же уже сказал, что ты можешь делать всё, что захочешь – только оставайся. Если
вдруг станет скучно – внизу, в гостиной на журнальном столике лежит карточка с
адресом. Сегодня вечером там будет немного народу, все довольно занимательные
личности… самому даже интересно. Кстати, - он неожиданно появился в комнате,
уже в сорочке и брюках, - знаешь, что? -
Что? – ожидающе улыбнулся Ники. -
Я буду безумно рад, если тебе всё-таки станет скучно… Из коридора доносилось шуршание и
голоса горничных – они несли небольшую китайскую ширму из бамбука, шёлка и
рисовой бумаги. Ники печально сидел на скамеечке
для ног рядом с большим креслом, обитым чёрным бархатом. По комнате,
сочувственно вздыхая, взад-вперёд летал Луи, сбивчиво бормоча извинения. Дело
было в том, что он полчаса назад разбил любимое антикварное зеркало Николаса,
причём расстроила молодого человека не чудовищная цена потери, а её огромное
значение как подарка. Чеканная серебряная рамка
сиротливо стояла у стены, слуги давно убрали все осколки. Ники душераздирающе
вздыхал и не реагировал на вопросы. -
Ну, прошу вас, простите меня! – в отчаянии завывал Луи
в триста восемьдесят шестой раз, подбегая к Николасу и становясь перед ним на колени. -
Встань, дурачок, зачем это?.. – скорее рефлекторно, чем
участливо произнесло золотоволосое чудо. – Просто… оно уже два раза до этого
падало… и осталось целым… только орнамент у рамки чуть испортился… там, внизу…
а сейчас… это уже третий… и оно наконец разбилось…
совсем. Самое интересное, - он тихо всхлипнул, - что падало
оно всё время перед нашими с Вилле ссорами. Второй раз свалилось за день
до того, как он уехал сюда… -
Так… может быть, это значит, что теперь вы вовсе
ссориться не будете, раз падать нечему? -
Думаешь? – с надеждой поднял на него чистые голубые
глаза Ники. – Мне бы очень хотелось в это верить… я его так
люблю… я не переживу, если он ещё раз уедет. -
Не уедет, - уверенно произнёс Луи, протягивая руку и
чистым платочком вытирая сказочной красоты лицо. – Он вас тоже любит. -
У нас слишком разные характеры, - скорбно покачал
головой Ники. Потом жалобно улыбнулся: - Но я же не могу себя изменить… это невозможно… а он иногда так обижается на какие-нибудь
мелочи. -
На вас невозможно долго сердиться; когда я сюда
переехал, Вильгельм уже вовсю жалел об отъезде. Вы
слишком красивы… -
Правда? – просиял сквозь слёзы Ники, с какой-то детской
радостью наслаждаясь похвалой. – Ты серьёзно? -
Абсолютно. Я, конечно, ещё не очень много пожил в этом
мире, - здесь, как и все шестнадцатилетние юноши, он сделал маленькую паузу,
предоставляя собеседнику возможность возразить. Не дождавшись, однако, ничего,
он продолжил: - Но всё равно кое о чём судить уже в состоянии. Я в жизни не
видел никого красивее вас. Вы… просто совершенны… Николас счастливо вздохнул и
затрепетал ресницами. -
Спасибо тебе, Луи, - улыбнулся он, действительно в этот
момент представляя собой зрелище редкой красоты. – Это
так мило с твоей стороны… слушай, там, в гостиной, на столике рядом с диваном
должна лежать карточка. Принеси её сюда, пожалуйста. И он вытер слёзы, с привычной для
его характера быстротой переходя от безнадёжности и отчаяния к почти полному
довольству жизнью. -
Так… вы меня простили? -
Да, да, конечно, забудь про зеркало. Всё в порядке. Луи облегчённо вздохнул и выбежал
из комнаты, на ходу вспоминая тот момент, когда Ники расцвёл благодарной
улыбкой и с неосознанным кокетством
прикрыл глаза, и провёл кончиком языка по губам. Зрелище получилось
волнующее, головокружительно-сладкое.
Луи встряхнул головой, прогоняя наваждение. Перед глазами промелькнуло
грациозное совершенство разгорячённого тела в белом шёлке простыни, в ушах
зазвенел мелодичный стон. «Изыди, искуситель», - вспомнилось ему. Найдя карточку, он поручил
отнести её одной из горничных, а сам пошёл в сад, сел на скамью и задумался.
Фарфорово-розовое стонущее видение навязчиво преследовало его мысли. Николас же, напротив,
преисполнился самых благопристойных идей – относительно возможного
стратегического размещения ширмы и своего гардероба. «Кстати, об одежде, -
встрепенулся он, - я же собирался наведаться в это «интересное собрание»… где
тут карточка?». И, подцепив с подноса адрес, начал, напевая, просматривать
вечерние туалеты. Вскоре он оделся, по привычке
некоторое время просто посидел перед зеркалом, рассеянно водя щёткой по волосам
и не глядя на своё отражение. Затем быстро вышел, спустился вниз и объявил
дому, что «будет поздно». Выбежав на улицу, подозвал дремавшего в коляске
напротив дома извозчика, назвал ему адрес и расслабленно откинулся на сиденье. Приехав, долго с любопытством
осматривал дом, экипажи, даже мостовую у входа. Поймал себя на мысли, что
немного волнуется. Отдавая швейцару перчатки, попросил найти Вильгельма и
сообщить ему о своём прибытии; результат не заставил себя долго ждать. С
лестницы через две ступеньки слетел буйно весёлый
«Виллечка», восклицая приблизительно следующее: -
Ах, ну я так и знал, что ты приедешь именно сейчас, у
тебя врождённое чутьё на интересных людей, любовь моя. Боже, как ты красив… я просто боюсь подойти… ты моя ожившая сказка,
Ники!.. -
Добрый вечер, солнышко; вижу, ты уже навеселе…
что за интересная особа тут появилась в преддверии моего приезда? -
О-о-о, - закусывая губу, простонал Вилле, - это тоже
сказка… -
Через две минуты я начну ревновать. -
Пойдём, чудо моё, я тебе всё покажу, а уж потом можешь
решать, ревновать меня или нет… Они поднялись, зашли в небольшую,
но уютную и со вкусом обставленную комнату. Вилле, извиняясь, проскользнул мимо
оживлённо беседовавшей группы людей и подошёл к окну. Там, рядом с фортепиано,
явно скучая, сидела довольно миленькая шатенка в
ядовито-розовом платье. Ники с ужасом рассматривал её туалет, когда шатенка
подняла голову и увидела его и Вильгельма, причём последнему обрадовалась, как
утопающий радуется товарищу на спасательном круге – и тонуть теперь нескучно, и
шанс выжить появляется. -
Солнышко, - обернулся к Ники Вилле, - я хочу тебя представить самой обворожительной
женщине этого города, графине Эльвире. Имя ей не шло катастрофически,
впрочем, как и цвет туалета. -
Николас, - чуть поклонился Ники. -
Умоляю вас, не смотрите так на моё платье, - искренне и
очень мелодично рассмеявшись, попросила графиня, - сегодня мне необходимо было
надеть розовое, у меня траур. Ники удивлённо захлопал
ресницами. Траур? Розовый? -
А, вы, я вижу, совсем новичок здесь. Дело в том, что я
обычно ношу чёрный – я люблю этот цвет. А поскольку в знак траура обычно
надевают то, чего в обыкновенной жизни не носят, я соригинальничала. Можете
взять на заметку, я думаю, вам пойдёт розовый, впрочем, как и любой другой…
надо признать, у Вильгельма бездна вкуса. Вас можно… можно
носить, как редкое украшение, простите за странную метафору… -
Прощаю, она мне нравится. Вилле, ты слышал? Надеюсь, в
случае финансовых затруднений тебе не придёт в голову заложить меня в ломбард? -
Зачем же в ломбард? – засмеялась графиня. – Продадите
его мне, милый Вильгельм… я вас за это озолочу с головы до ног. -
Я подумаю, - туманно пообещал Вилле, мягко улыбаясь. –
Извините меня, графиня, я краду у вас эту драгоценность на
несколько слов. Эльвира сделала рукой жест,
долженствующий означать «Вам здесь можно всё, даже обворовывать меня…».
Вильгельм кивнул и оттащил Ники от окна, впрочем, он не особенно сопротивлялся. -
Ну, как она тебе? -
Мне за всю жизнь столько комплиментов не говорили,
сколько она сказала за полминуты. -
Ты ей понравился, у неё вон уже глаза горят. -
И руки, наверное, чешутся… -
О-о, поверь, не только руки. Тьфу, чёрт, ну что я такое
говорю?! -
Скабрезности, - просветил его Ники, улыбаясь и
поправляя платок в кармане. – Милые скабрезности, у тебя в последнее время всё
получается милым. -
М-м, а если я с перепоя на
спор проползу под столом – тоже мило получится? -
Смотря как проползёшь… -
Ха… что дома? Уже разворотил половину особняка, завтра
примешься за другую? -
На завтра у меня более скромные планы… -
Какие? -
Соблазнить тебя на голодание. -
То есть? -
Ну-у… эти, знаешь ли, обеды, завтраки и ужины, а также
послеобеденный чай ужасно отвлекают и являются по сути
потерей времени… кстати, Луи разбил моё зеркало. Вильгельм присвистнул. -
Плохая примета. -
Ерунда. Он милый мальчик, я его простил. -
«Простил»? -
Не в этом смысле… -
Но хотелось бы, признайся… -
Ну-у… когда ты станешь старым,
толстым и тяжёлым на подъём… ради разнообразия… возможно. -
Вот за что я тебя люблю – так это за откровенность. -
И только? -
Э-э… почти… а ещё ты, когда
купаешься или просто под дождём намокаешь, то становишься похож на ангела. А
когда спишь – на чертёнка. И в то, и в другое твоё обличье я влюблён безумно и
безнадёжно. -
Не знал, - улыбнулся Ники. – Не знал…
а вот ты, любовь моя, во сне храпишь. -
Неужели? -
Слово чести. Но… в этом есть своя прелесть… -
Какая? -
А-а, ну иногда я тебя тормошу, и ты просыпаешься…
обычно это бывает рано утром – уже не заснуть, но и вставать ужасно
лень… -
Боже, какую змею я пригрел на своей груди! –
патетически возмутился Вильгельм, пытаясь сдержать смех. – Я-то честно думал,
что это чудо ночами не спит, дожидаясь утра и тихо вожделея меня…
а он!.. о-о, как я жестоко обманулся!.. -
Тише, людей распугаешь… жертва
тихого вожделения… иногда, между прочим, так и было! -
Иногда? – дотошно уточнил Вилле. -
Ну, пару раз. Валялся всю ночь без сна, бредил твоим
телом и честно ждал, пока ты проснёшься. -
Ни-ики, - ласково протянул Вильгельм, устраивая голову
у него на плече и вздыхая на ухо. -
Эльвира идёт, солнышко. Кстати, чем она тебя зацепила? -
Не знаю, - беспечно пожал он плечами. Помолчал, затем
кокетливо добавил, исподтишка наблюдая за реакцией: - Она отлично целуется… -
Это реклама, хвастовство или попытка заставить меня
ревновать? -
Все три убитых зайца счастливо воскресли и исчезли в кустах,
- недовольно констатировал Вильгельм. Эльвира шла неторопливо,
останавливаясь около каждой беседующей группки и внимательно слушая или
вставляя замечания. Похоже было, что всё, о чём
ведётся речь у неё в доме, было ей интересно или, по крайней мере, знакомо.
Ники усилием воли заставил себя поднять глаза от её платья и сосредоточить
внимание на лице. Собственно, зацепиться там было не за что – разве что глаза…
большие, светло-серые, умные и немного грустные. -
Вы уже насекретничались, господа? Замечательно. Тогда поручаю вам нелёгкую миссию… вы должны развлекать меня до
ужина… Супница. Кофейная чашка. Десертная тарелка. Десертная тарелка. Десертная тарелка. Соусница. Тарелка. Тарелка. Кофейная чашка. Крышка от супницы. Маслёнка. Тарелка. Десертная тарелка. Десертная тарелка. Какая-то
хрень без ручки. Две кофейные чашки хором. Вильгельм с раздражением толкнул
стол ногой в тапочке, присел на разделочную доску и честно попытался
разрыдаться – для завершения сцены это было бы просто идеально. Гением истерики
у них был, конечно, Ники, но, наблюдая за ним четыре года, можно было научиться
вполне действенным и эффектным мерам. В комнате прислуги прекратились
тихие взвизги по поводу звона посуды на кухне. Вильгельм чуть улыбнулся,
наслаждаясь ощущением безнаказанности; впрочем, улыбка тут же исчезла. Внутри
опять поднималось жгучее бешенство, захотелось сделать что-нибудь непоправимое.
Он огляделся, прикидывая, что тут ещё можно сокрушить в припадке гнева. Не
найдя ничего подходящего, пошёл к себе наверх, хрустя осколками фарфора и
шаркая тапочками по полу. До комнаты, правда, он тоже не
дошёл – остановился рядом с дверью Ники, требовательно дёрнул ручку. «Всё бы
отдал, чтобы он сейчас был здесь…», - неожиданно подумал он, грустно вздохнул и
закрыл дверь. Добравшись всё-таки до своей комнаты, рухнул в постель, кое-как
стянул с себя халат и завернулся в простыню, став похожим на бабочку со
сложенными крыльями. -
Луи! – тихонько позвал он. – Я знаю, что ты стоишь за дверью… заходи. Юноша неуверенно заглянул в комнату,
затем шагнул внутрь. -
Принеси мне, пожалуйста, вина. Нет, лучше коньяка.
Покрепче. И завтра будь готов собирать вещи Ники – он наверняка тебя об этом
попросит. Скажи, что у меня пищевое отравление или ещё что-нибудь в этом роде… что я напился до зелёных чёртиков… даже врать не
придётся… ты ещё здесь?.. -
А-а… может быть, не нужно пить? Где Николас? -
Откуда я знаю?!? Он не обязан передо мной отчитываться.
Иди, я сказал, и не раздражай меня… Луи вздохнул и исчез. Через пару
минут появился снова, с бутылкой коньяка и рюмкой. Вилле презрительно глянул в
рюмку, пробурчал что-то вроде «Ну, в такой не утонешь»
и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Юноша ещё постоял несколько
секунд, потом вздохнул и бесшумно прикрыл дверь. Спустился вниз и стал убирать
осколки из коридора и кухни, надеясь, что у Николаса проснётся совесть, и он
вернётся хотя бы завтра. Совести у Ники оказалось хоть
отбавляй, и она дремала довольно чутко, – он вернулся под утро, какой-то
поразительно тихий и спокойный, даже, пожалуй, слишком. Виновато обозрел холмик
фарфоровых осколков, будто это он всё разбил, тихо поднялся наверх и заперся у
себя в комнате. Луи решительно бросил швабру и поспешил за ним. -
Николас… откройте, пожалуйста… -
Отстань, Луи, у меня сейчас нет
настроения болтать. Я хочу спать. -
Объясните мне, ради всех святых, что случилось? -
Ничего особенного. Просто я задержался в гостях дольше,
чем обычно. Принеси мне чего-нибудь выпить, пожалуйста. -
Ну уж нет! Чтобы ещё и вы тут
зелёных чёртиков гоняли… -
«Ещё»? Почему «ещё»? – подойдя к двери, но не открывая, настороженно спросил Ники. -
Потому что Вильгельм только что из горла выхлебал целую бутылку коньяка… я так думаю, у него на это
есть причина, а? -
Это не твоё дело, - сухо возразил Ники, но дверь
всё-таки открыл. – Он спит? -
Не знаю. -
Ладно. Иди к себе, я сам разберусь. Спокойной ночи, -
Николас залез в шкаф и накинул халат. -
Спокойной ночи. Вы правда не
уедете?.. Молодой человек долгим взглядом
посмотрел на Луи, затем медленно покачал головой: -
Н-нет… не думаю. Тебе Вилле уже нажаловался? -
Он не жаловался, он просто сказал, что если вы будете
просить меня собрать вещи, то я не должен удивляться, а, напротив, обязан вам
помочь. Он… вас так любит… я никогда не видел, чтобы
он так злился или так чего-то боялся. Не уезжайте, он же с ума сойдёт… -
И я, - тихо ответил Ники. – Всё, Луи, тебе спать пора… Дверь в комнату Вильгельма была
закрыта, но не заперта; Ники постарался войти как можно тише. -
Привет. -
Привет… ты мне снишься? Ники молча подошёл и присел рядом
с кроватью. Взял руку Вильгельма, прижал к губам. -
Прости… -
Значит, не снишься, - философски вздохнул Вилле. – Ну
что, она там ещё долго рыдала?.. -
Нет, минут пять… потом начала меня раздевать. -
Как мило. -
Знаешь, я был так рад, когда она, наконец, вылезла из этого чёртова розового платья… даже комплимент ей сделал.
Собственно, моё добровольное участие на этом завершилось…
а то, что было дальше, в полиции называют изнасилованием… -
Мой бедный мальчик, - Вильгельм холодно улыбнулся,
провёл ладонью по его щеке. – Хорошо, что я испортил вечер, да? -
Нет… подожди… - Ники
неожиданно наклонился к его шее, несколько раз глубоко вздохнул. – А-а, теперь
ясно… -
Что? -
Она пользуется теми же духами…
откуда она могла узнать, что я безумно люблю этот аромат? -
От меня, - пожал плечами Вилле. – Кажется, я что-то
такое ей говорил… э-э… неделю назад. Когда ты только приехал. -
Расчётливая сука. -
Ты злишься?.. не понравилось? -
Э-э, ну если отвечать как под присягой, – пожалуй,
понравилось. А ещё эти духи… я всё думал, что у меня крыша едет, - Ники тихонько
рассмеялся. – Эй, что это у тебя тут? – он нашарил на полу бутылку. – Да она же
полная почти! -
Ну и что? -
Этот мошенник Луи меня до смерти напугал, заявив, что
ты уже благополучно выпил чуть ли не всё спиртное в
доме. -
Хотел… я слышал, как ты пришёл. Мне очень нужно было с
тобой поговорить, и я подумал, что в бессознательном виде это будет сложно
осуществить. -
Говори… нет, стой, пока не
надо. Дай я лягу… а то здесь неудобно. Вильгельм подвинулся, повернулся
набок, на некоторое время забыл о своём намерении, залюбовавшись зрелищем. Ники
же в свою очередь лежал с закрытыми глазами и глубоко дышал, наслаждаясь
чувством близости к любимому. -
Ну? – наконец произнёс он. Вильгельм вздрогнул. -
Мне просто нужно знать… эта неделя… ты её любишь? -
Кого? Неделю? -
Да нет же! Графиню!.. -
А-а… - Ники уже было открыл
рот для решительного протеста, потом перед его глазами промелькнула милая, чуть
циничная улыбка, постоянный омут грусти в серых глазах, - и он задумался. Рядом молча лежал Вилле, кусая
губы от жгучей ревности и отчаяния. -
Я… не знаю, - тщательно подбирая слова, наконец произнёс Ники, - она мне нужна – вот именно сейчас…
наверное… знаешь, что это напоминает? Я действительно похож на какую-то
драгоценную безделушку, которую можно потерять или бросить, потому что она не
подходит к платью… а сейчас у меня такое чувство,
будто ты меня бросил… ты другой… Вильгельм вздохнул. -
Разве? – жалобно спросил он. – Я изменился? -
По отношению ко мне – да. Иногда кажется, что ты меня
больше не любишь. Нервы не выдержали. Ники почувствовал
себя в цепком и ласковом кольце объятий, знакомый дурманящий запах вскружил
голову. Вилле нежно, успокаивающе целовал его. -
Я люблю тебя, - шептал он, - люблю
больше жизни… верь мне… -
Верю, - тихо ответил Николас. – Но и ты должен верить
мне – не ревнуй больше… и я не уеду, обещаю… -
О-о, спасибо… спасибо… любовь
моя, ты сделал меня таким несчастным только для того, чтобы снова осчастливить
до безумия… - Вилле рассмеялся, чувствуя, как задрожало тело его возлюбленного
под страстными, настойчивыми ласками. – Ты меня любишь… -
Да. Это хорошо, что ты не спросил, а произнёс сам. Так
лучше. А теперь… пожалуйста, заставь меня забыть всё,
что было этой ночью… -
Обещаю, ты забудешь всё на свете… закрой глаза,
доверься мне. Я люблю тебя. Николас уехал через три дня,
после очередной безобразной сцены ревности, устроенной Вильгельмом в салоне
графини. Соревноваться в количестве и качестве истерик он не стал, сам собрал
вещи, поручил Луи следить за Вилле
и не давать тому напиваться и бить посуду. Вильгельм на неделю заперся у
себя в комнате, орал через дверь на Луи и на прислугу, отказывался
есть, разговаривал сам с собой и часто плакал. В доме все словно вымерли –
горничные получили отпуск на месяц, дворецкий уволился. Луи сидел в комнате
Ники и рассеянно ковырял пустую рамку от зеркала,
прислушиваясь к глухим рыданиям за стеной. Он уже написал Николасу обо всём
происходящем и ждал ответа, и очень его боялся – он чувствовал, как и
Вильгельм, что золотоволосое ласковое и истеричное
чудо в этом доме больше не появится. «…Луи, ты славный мальчик, я
правильно сделал, что поручил Виллечку тебе. Пожалуйста, заставь его поесть,
скажи ему, что это очень глупо. Мне жаль его, жаль безумно, я его
очень люблю, поверь мне. Но я не могу позволить себе роскошь снова вернуться и
делать вид, что ничего не произошло. Я пытаюсь забыть – не знаю, вряд ли
получится, я дико себя чувствую и уже несколько раз порывался
приехать. Я не могу, не могу разорваться, понимаешь? К чему это приведёт?.. Нам нельзя больше видеться. Мы
сводим друг друга с ума – медленно, но необратимо. Я и на расстоянии при мысли
о Вилле теряю рассудок и способность думать о чём-то постороннем. Невозможно
так зависеть от другого человека. Это ненормально, так не должно быть и так не
будет. Мне больно,
безумно больно, я словно сам вырезаю себе сердце… боже, боже, Луи, если бы ты
знал, как я хочу его увидеть… ещё хотя бы один раз… ты не представляешь, что я готов отдать за один только
поцелуй… за это сумасшедшее блаженство быть рядом с ним… я сам от этого
отказался. Сам. Я знал, что будет тяжело, и плохо, и очень больно, но я
не знал, насколько. Теперь поздно. Я знаю, если
вернусь, это убьёт и меня, и его. Я просто перестану быть собой, – я и так
растворился в нём без остатка. Меня нет без него… и здесь уже не я, а чьё-то
отражение в зеркале… Это письмо… сожги его, или
выкинь, уничтожь как-нибудь. Будет лучше, если ни я, ни Вильгельм больше
никогда не получим друг от друга вестей. Мы ещё так молоды, я надеюсь, что
смогу найти в жизни хоть что-нибудь зеленее его глаз, совершеннее его тела и
безумнее его улыбки…» -
Доброе утро, Луи… -
Доброе утро, Вильгельм. -
По-моему, действительно, доброе… боже, какой бардак!..
это я натворил? -
Скорее всего, да. -
Я тут приберу… зеркало? -
Это я разбил. -
Слава богу… я уже испугался…
надо вставить новое стекло, закажешь потом мастеру, ладно? -
А-а… что делать с фотографией? -
Какой? -
Вот… -
Отправь графине. -
Как скажете… -
Нет! Стой. Дай сюда… отнеси ко мне в комнату и поставь
на столик у кровати… а на трюмо возьми флакон духов.
Вот их пошлёшь графине… |
Инфо: Файлы: Фэны: |
