Последнее желание - 2
by Hellagood

For You

Задёрнуть шторы. Здесь кто-то глубоко верит в бессмертие души.
Извини, я не хотела тебя будить. Закрой глаза. Пожалуйста. Не смотри так. Меня здесь нет. Меня нет вообще... я - символ. Символ жизни, как это ни странно. Кощунственно звучит, правда? Но я ничего не могу поделать.
Ты на глазах меняешься. И в то же время остаёшься прежним. С тобой такое было? Ты видел когда-нибудь нечто подобное? Думаю, да.
Не надо, не смотри. Закрой глаза. Иначе я не смогу.
Сейчас я просто подойду и сяду рядом. Не бойся.
Ты ведь веришь в переселение душ? В реинкарнацию, вечную жизнь?
Я... всё могу для тебя сделать. Скажи мне, чего ты хочешь... всё... понимаешь, всё...
Да... кроме одного.
Понимаешь...
Ну, закрой же глаза! Закрой свои проклятые глаза, я больше не могу в них смотреть!.. отвернись!..
Хочешь, я сделаю это во сне? Ты просто не проснёшься…
Всё равно это вечный сон.
Там? Там есть я...
Да... но меня нет.
Ты когда-нибудь сходил с ума? Просто я сейчас чувствую нечто подобное. Закрой глаза. Ради всего святого - закрой!..
Ну, что я тебе такого сделала? Месть глупа, потому что направлена всегда внутрь тебя, запомни. Пригодится... в дороге...
Нет, я ничего не знаю. На самом деле - ничего. Может быть, там есть море. И маленькая лодка с парусом. И хижина в глубине пляжа, рядом с отвесным каменным утёсом. С него так хорошо в жаркую погоду прыгать в прозрачную воду узкой бухточки...
Может быть, там есть лес. Аккуратные лужайки, сосны в три обхвата и знакомые лица вокруг костра ночью. И если случайно забыть, что когда-нибудь обязательно наступит утро, то можно пойти к ручью и искать на ощупь во влажной темноте малину. И кормить кого-то до боли дорогого с ладони пахучими ягодами, и смеяться, передразнивая ручей.
Может быть, там есть бескрайняя пустыня. И след недавно прошедшего каравана. По этому следу можно идти и идти, не останавливаясь, слушая горячий шелест песка над барханами и греясь ночами в свете смутно знакомых звёзд.
Может быть, там есть крошечный, но сложенный на совесть бревенчатый домик с кирпичной каминной трубой, в которой так замечательно тоскливо по ночам воет ветер. И рядом с камином - оставленная много вечностей назад книга в крепком запылённом переплёте. Вниз по лестнице есть винный погребок, а в соседней комнате знакомый голос напевает старинную песню, и чуть постукивает деревянная подошва сабо в такт мелодии, и позвякивают спицы, по очереди утопая в тепле шерстяного свитера.
Может быть...
Может быть. Может.
Не бойся. Если там чего-нибудь не будет, - я создам это для тебя. Только для тебя. Я остановлю ещё тысячу, сотню тысяч сердец, и населю твой мир друзьями.
Не бойся. Ты же знаешь, что на самом деле меня нет. А всё, что есть, - создано только для тебя.
Почему? Право, странный вопрос. Но он последний, и я на него отвечу.
Потому что в этом мире есть кое-что, созданное только для меня.
(c)

***

- Кристина!
- Было уже. Позавчера.
- А сегодня у нас что, госпожа Сборник-Благозвучных-Женских-Имен?
- Ммм... сегодня Анжелика, господин Сборник-Плоских-Шуток.
- Отлично. Только это имя тоже уже когда-то было.
- Количество благозвучных буквосочетаний в человеческом языке ограничено. Еще вопросы есть? Я тороплюсь.
- Теряюсь в догадках, куда же.
- На свидание.
- Неубедительно.
- Хочешь сказать, завидно? У меня рабочий день, кстати, закончился 3 минуты назад.
- Хм, последние пару тысяч лет ты не производила впечатление особы, дотошно следующей расписаниям. Ладно, не буду тебя задерживать. Я только хотел сообщить тебе кое-что… Возможно, это было бы тебе интересно.
- У тебя есть десять секунд. Я вся внимание.
- Помнишь дело номер 66613666?
- Не сильна в номерах.
- Знаю. Я имею в виду того паренька… Зеленющие такие глазищи у него были. Татуировки. Проходил под грифом "особо важное".
Я застыла в дверном проеме. Картина "Не ждали" (холст, масло).
- Припоминаешь? Как там его звали… такое простое имя… - он почесал макушку в точности под нимбом.
- Ммммм… - это не для того, чтобы вытащить имя из закоулков памяти. Это лишь пауза, чтобы справиться со цунами воспоминаний.
Имя. Я его никогда и не забывала.
- Вилле?
- Да, точно. Так вот, сегодня сверху прислали кое-что относительно него… Точнее, это приказ. Выполнить в самое ближайшее время. Я просмотрел дело - это интересно, мы давно с таким не сталкивались.
- Да уж, интересно. Пойдем, покажешь мне, что там.
- А как же свидание?
- А ты всё-таки поверил?

***

Я первой вошла в скромно обставленный кабинет и села в мягкое кожаное кресло, закинув ногу на ногу. Следом вошел и устроился в кресле за письменным столом мой коллега. Назовем его просто ангелом - хотя он отнюдь не являлся этим мифическим существом; крыльев и сияющих одежд не носил. Этот обаятельный смуглый брюнет обходился стильным серым костюмом в тонкую полоску и золотистым нимбом над головой - эффектным, но бесполезным украшением.
- Кофе? - любезно предложил он.
- Не надо, - я нетерпеливо поморщилась. - Давай, выкладывай, что у вас за новые секреты.
- От тебя никаких секретов, - коллега в мгновение ока материализовал на поверхности стола увесистую папку с бумагами и начал рыться в ней. - Итак, ты представляешь, с чем связано дело, о котором я тебе говорил?
- В целом, да. Звезда чего-то там… кумир молодежи, герой и прочее… - не хотелось признаваться в том, что я когда-то дотошно выяснила все интересующие меня подробности.
- На земле это называется рок-н-роллом, - кивнул ангел. - И ты, наверное, в курсе, что этот… как его? - заглянул в бумаги, - этот Вилле Вало - не первый проект такого рода.
- И не последний, я догадываюсь.
- Разумеется. Собственно, такие проекты организуются уже довольно долго, по человеческим меркам - несколько десятков лет. Сама понимаешь, организаторы понаблюдали за их развитием, успехами и типичными ошибками… На основе наблюдений вывели кое-какие закономерности. Например, было установлено, что так называемая "рок-звезда" из разряда наиболее ярких - культовых, как там у них говорят, - успешнее всего функционирует до определенного срока. После уже начинаются сбои и ошибки, происходят необратимые изменения, и в конце концов объект начинает сам себя компрометировать. Каким при этом становится отношение масс к нему - думаю, ты догадываешься.
Я молча кивнула.
- Так вот, - продолжал коллега, - через свои математические и прочие хитрые методы эти счетоводы вывели оптимальный возраст для прекращения проекта - двадцать семь человеческих лет. Если ты помнишь, самые культовые герои рок-н-ролла покидали земной мир именно в этом возрасте. Ну вот например… - он начал рыться в папке.
- Джим Моррисон? - блеснула я эрудицией.
- Во-во, он самый. И еще Дженис Джоплин. И Курт Кобейн туда же. Всем было по двадцать семь лет, эффектная гибель повышала ставки, но в принципе здесь важнее фактор возраста и соотношения его с карьерным развитием. Еще на взлете, но уже на краю падения. Причем при жизни они могли, как говорится, культивироваться в одинаковой степени с некоторыми другими персонажами - но после смерти им уже не было равных. Ценность объекта взлетает на недосягаемую высоту, затраты окупаются тысячу раз, образ продолжает с успехом эксплуатироваться еще долгое время. Понятен ход мысли?
- Еще бы. "Отсюда - и в вечность"… Кстати, слова какого-то подобного героя.
- Ника Кейва, - ангел вовремя нашел нужную строчку в бумагах и гордо улыбнулся.
- Угу, - подтвердила я. - Между прочим, этот проект что-то затянулся. Я слышала, он уже почти вдвое пережил критический срок, а его культовость только повышается. Его держат как исключение из правил?
- Ой, не спрашивай, - отмахнулся ангел. - У верхушки с этой темной личностью какие-то свои дела, они чуть ли не напрямую контачат. О чем я говорил?
- Об оптимальном сроке окончания проекта, - напомнила я. - Только я до сих пор не понимаю, к чему ты мне напомнил о Вилле Вало.
- Ах да. Все просто: Вилле Вало - чертовски успешный проект. Им он ценен в том числе тем, что делался по классическим стандартам, которые применялись еще пару десятков лет назад, во времена того же Моррисона, но в народе он пошел нарасхват. Массовый вкус - штука сложная. И вот теперь разработчики проекта хотят его закончить поэффектнее и повыгоднее, в тех же классических традициях. Времени в обрез: передержат - выйдет что-то вроде Оззи Осборна, а то и похуже. Тоже хороший был проект, но именно передержали. Улавливаешь, к чему я клоню?
- Объясняй все до конца, - попросила я, хотя мрачная догадка уже давно поселилась в голове и никак не желала оттуда убираться.
- Да все просто: Вилле Херманни Вало на днях стукнуло двадцать семь. "Не мальчик, но муж", как они там на земле говорят. Теперь все понятно? - он с торжествующей улыбкой протянул мне листок с данными.
Я посмотрела на лист, не понимая ни слова из написанного, и медленно кивнула. Так вот в чем дело.
Что ж люди смертны - мне ли этого не знать? Разве что очень уж хочется еще разок увидеть эти невозможные зелёные глаза. Только и всего.
- Значит, они хотят его убить? - спокойно спросила я.
- Ну зачем такие выражения, - поморщился ангел. - Всего лишь прекращение проекта.
- Но почему именно сейчас? Почему бы не дать ему еще немного времени? Почему он не может быть тоже исключением из правил? Есть шанс, что они загубят удачный проект в стадии развития.
- Исключено. У них всё под контролем. Смотри…
В следующие минуты мне была продемонстрирована масса материалов, подтверждающих печальную судьбу дела № 66613666 в случае его дальнейшего существования. Рецензии критиков на последующие альбомы группы - с отзывами от “и на старуху бывает проруха” до “можно послушать из жалости и ностальгии”. Язвительные и печальные статьи с общим лейтмотивом “а вот когда-то; не то, что сейчас…”. Записки разочарованных фанов. Концерты, отмененные из-за нераскупленных билетов. Наконец, реклама биодобавок для пожилых и кадры из шоу “Звезда рок-н-ролла за стеклом”. Вслед за этими удручающими сведениями я увидела, что будет в случае немедленного “прекращения проекта”. Неуклонно растущая армия фанатов - в том числе тех, кто не застал кумира при жизни. Паломничества на могилу новоявленного божества. Десятки невероятных легенд и трепетное отношение ко всем мало-мальски “приближенным к телу”. Бесконечные переиздания старых альбомов и лайв-записей; каверы, трибьюты, посвящения и концерты памяти героя. Биографические книги, воспоминания друзей и коллег, безоговорочное уважение со стороны самых злобных критиков. Наконец, ярлыки “образец для подражания”, “голос поколения”, “герой своего времени”. Впечатляюще.
- Чёрт возьми, ну и дела! - воскликнула я.
- Черт не возьмёт, это не в его компетенции, - флегматично пожал плечами коллега.
Не выдержав, я вскочила с кресла и зашагала по кабинету.
- Послушай, но откуда они всё это взяли?
- Моделирование ситуации. Математические и прочие методы.
- Какое именно моделирование? Предсказание и описание того, что действительно случится само по себе? Или создание того, что по их мнению должно случиться?
- Ты меня спрашиваешь? Я в этом деле такой же крайний, как и ты. Понятия не имею, по каким принципам они это всё моделируют.
- Но это же важно!
- Для кого? Для тебя лично?
Я не нашлась, что ответить.
- Анжелика, это важно только для этого конкретного парня. И для пяти миллиардов таких, как он. А сколько их было на нашей памяти? Что будет или что должно быть - пусть верхушка этим самостоятельно занимается, у них как-никак всегда это неплохо получалось. У нас здесь несколько другая роль.
Я молча стояла у окна, глядя в парк, где сегодня удивительно долго не заходило солнце. Наконец, повернулась в кабинет.
- Ладно. Я думаю, это действительно не наше дело. Я только не понимаю, зачем нам прислали эти подробности и зачем ты мне всё это рассказываешь.
- А ты еще не догадалась? Они прислали это для тебя, чтобы ты ознакомилась перед выполнением задания.
- Задания? Они хотят, чтобы я его убила?!
- Закрыла проект, - мягко поправил ангел.
- Почему я?!
Кажется, я с детства не задавала столько вопросов “почему” сразу.
- Потому что ты занималась с ним с самого начала. Ты знаешь его специфику; ты сможешь обставить всё правильно и эффектно. В конце концов, тебя ценят, поэтому и доверяют такое серьезное задание. Я бы на твоем месте гордился.
- Ну да, - пробормотала я. Его слова были справедливы. - Но я уже давно не занималась такими вещами.
- Что ж, придётся вспомнить старые навыки.
- И сколько времени они дают?
- Совсем немного. Чем быстрее, чем лучше.
- Какие-нибудь условия?
- Желательна красивая смерть. Самоубийство приветствуется. Разрыв сердца на сцене - было бы великолепно. Или покушение сумасшедшего фаната. На худой конец, можно и автокатастрофу. Только никаких “во время пьянки упал лицом в салат и задохнулся”.
- Ну уж это не в моем стиле, сам знаешь…
- Еще бы. В общем, ты знаешь что делать, Анжелика. Суть в том, что он должен остаться навсегда таким, какой он сейчас. Его должны запомнить таким.
Я молчала. Лежавшая на полу полоса солнечного света из окна отделяла меня от ангела и сияла ярче его нимба.
- Ну так что?
- Я подумаю, - ответила я, хмуро разглядывая свои пальцы в вырезе босоножек.
- Конечно, у тебя есть немного времени. Только, Анжелика… Ты ведь не собираешься действительно о чём-то здесь думать?

***

Оказавшись на улице, я направилась прямиком в парк и первым дело занавесила его тёплыми летними сумерками. Я шла по аллее, вдыхая обострившиеся запахи цветущих растений, слушая голоса очнувшихся ночных насекомых и пыталась восстановить душевное равновесие. Будь проклят тот день, когда из моего дивана выпало это донельзя привлекательное юное существо!
И что теперь прикажете делать? Отправиться на землю и вот так запросто устроить ему автокатастрофу? И перестать спокойно спать после этого?
Хм, дорогуша, уж не хочешь ли ты сказать, что у особ вроде тебя может быть совесть? Нам ее по специальности не полагается.
Ну ладно, чёрт с ней, с совестью (хотя он-то какое отношение имеет к этому качеству?). А вот еще есть банальное сочувствие. Между прочим, особенно присущее женщинам. Одной их коих я кстати являюсь. И еще эстетическое чувство.
Я снова невольно представила себе эти странные глаза цвета весенней травы, в опушке бархатных ресниц. Глаза, в которые можно смотреть очень долго, и непременно что-то увидеть. Что-то, что я недоглядела в прошлый раз.
А еще ломкий заразительный смех. И изгибы тонкой мальчишеской фигуры, обтянутой мокрым свитером.
Я тряхнула головой, отгоняя навязчивое видение. Где-то поблизости запел соловей - совсем как мой бессмертный певец в простенькой клетке, поющий для меня ни много ни мало целых десять человеческих лет. Может быть, поэтому я так ничего и не забыла.
За деревьями мягко шелестела вода в фонтане - в том самом. Казалось, в нескольких метрах от меня идет дождь, а надо мной - ни облачка на сером вечернем небе. Я подумала, что надо бы ночью устроить ливень. Может быть, даже с грозой. Под шум дождя так хорошо спится; а утром проснусь со свежей головой и всё наконец решу.
Да, но ты же не думаешь, что ты имеешь право действительно здесь что-то решать? У нас же полная демократия: приказы обсуждаются сколько угодно, ты всегда волен отказаться - но потом уж будь готов насладиться всеми последствиями своего отказа. А возможные последствия впечатляют, были уже прецеденты. Ты ведь не собираешься стать еще одним таким прецедентом ради того, чтоб выгадать лишний десяток-другой жизни самому обычному человеку? А, Анжелика, или как там тебя?
Дело даже не в личном риске или служебной чести. Дело в том, что они всё равно это сделают. Не через тебя, так через кого угодно другого. И то, что для этого выбрали тебя - не такая уж большая честь, а всего лишь прихоть начальства. Похожая на утонченное издевательство.
Я пнула ногой камешек на дорожке, ушибла большой палец и болезненно поморщилась. Ладно, в конце концов во всей это неприятной затее есть один плюс: я снова увижу его. Огромный плюс, надо сказать.
Может быть, я даже не покажусь ему сама. Я только взгляну на него одним глазком. Совсем чуть-чуть. Интересно, изменился ли он. Возможно, он так изменился, что я его не узнаю сразу. Возможно, он стал таким, что совершенно мне не понравится.
Понравится, не понравится… и что это меняет? Мне всё равно придётся выполнить задание. Выбора нет. Вопрос лишь в том, насколько сложно это будет для меня лично.
Я вздохнула и повернула на дорожку, ведущую к дому.

***

"Пожалуйста, соблюдайте чистоту!" - гласила аккуратная табличка за аккуратным заборчиком перед аккуратным же многоквартирным домом в одном из центральных кварталов этого небольшого северного города.. Внутренне умилившись, я пару раз шваркнула подошвами сапог о жесткий коврик и шагнула в подъезд. Там, а потом и в лифте, все выглядело до зевоты благопристойно: никаких тебе признаний в любви и предложений руки-сердца-печени от фанат(-ок, -ов). Нужный этаж (а на лампочках они экономят), из лифта направо, руку на звонок. Вдох-выдох… выдох-вдох… "Смерть без косы вызывали?"
Легкое нажатие указательного пальца на лакированную пластмассовую кнопку - там, за дверью, глухо захрипело нечто, претендующее на звонок. Еще раз. Вот так. Теперь можно открыть глаза. И хорошо бы снова начать дышать.
Нууу?? И чего ты не открываешь, кумир молодежи?! Ты же дома, я знаю... знаю...
-... И кто тут такой умный приперся, как раз когда я решил принять ванну?!
...А голос-то у тебя изменился, дружок. Полсотни сигарет в день не проходят даром...
Из темного дверного проема на меня плеснуло легким мыльным запахом и чернильным хаосом спутанных влажных волос, под которыми проступала прозрачная бледность лица. Я мгновенно опустила глаза и уставилась на ослепительно-белый клин обнаженного тела между задравшимся нижним краем наспех натянутой черной футболки (с Элвисом, кажется) и поясом ненадежно держащихся джинсов. Синие щупальца замысловатой татуировки высовывались из-под пояса и уходили вниз, в бесконечность (спокойствие, мы там уже все видели когда-то… и тату, и бесконечность… хм… конечность…). Обтрепанные штанины и приличного размера босые лапы с длинными узкими пальцами (пальцы музыканта, черт возьми!) Ниже некуда; значит вверх… снова джинсовая бесконечность, синий узор, Элвис, скрещенные на груди руки - одна, чисто-белая, и другая, синяя от сети очередной татуировки… мокрые завитки волос, чуть проступающая вена на шее… немужественный подбородок, нервная и любопытная кривая темных губ… нос - чуть вздернутый, когда в профиль, а сейчас - самый обычный… густые лиловые полукружья теней под глазами… Сами глаза. "Зеленющие такие". На лампочках действительно можно экономить. Стоп, приехали.
- Девушка, вам кого? \Зимой в Финляндии температура опускается ниже 30 градусов по Цельсию...\
- Ээээ... Вилле Херманни Вало, если не ошибаюсь?
/Поаплодируем же нашей героине, она становится победительницей конкурса “Самый тупой вопрос сезона”! /
- Он самый. \По ночам все еще холодно, но днем солнце растапливает снег на открытых местах \
- Угу.
/Bingo! Вы угадали правильный ответ и проходите в следующий тур!/
- Прости, что вытащила тебя из ванны.
- Да ерунда. \ Из под тающего снега пробился первый подснежник \ Просто проснулся с бодуна, дай-ка, думаю, ванну приму... Лучше всего помогает, советую. \А вот и грачи прилетели…\
- Спасибо, учту.
Мне вдруг стало смешно: это чудо стоит тут и рассказывает мне о своем утреннем туалете, вместо того, чтобы поинтересоваться, кто, собственно, я такая. Пол наконец-то перестал ускользать из-под ног.
- Я журналистка. Из ...эээ... журнала. Название тебе ничего не скажет. Мы договаривались насчет интервью на сегодня, на полдень, - для убедительности я глянула на запястье, на котором сроду не бывало часов.
- Со мной договаривалась? Не припоминаю. \Майские заморозки\
- Нет, с продюсером твоим.
- А, ну ладно. Дам интервью, не жалко. А зовут тебя как?
- Анжелика.
- Жуть!
- А я бы на твоем месте не стала бы афишировать твое второе имя.
Добродушно ухмыльнулся. \И в Лапландии бывает лето\.
- Ну проходи.
/Хозяин все еще считается радушным, если пригласил гостя войти на четвертой минуте разговора./
Дверь мягко закрылась за спиной и я очутилась в кромешной темноте прихожей.
- Не вздумай разуваться… Пальто снимай и бросай где угодно, вешалок не держим, - продолжал гостеприимничать Вилле.
Пройти далеко мне не удалось: длинный нос сапога зацепился за что-то непонятное; оно, судя по всему, задело еще массу таких же неопознанных объектов, которые с резким звоном и скрежетом разлетелись в пустоту.
- !!! - я вслепую схватилась обеими руками за что-то, оказавшееся плечом Вилле.
- Осторожно... вот тут тоже бутылки... убрать бы надо...
- Свет бы зажечь надо...
- Да выключатель-то фиг найдешь... Вот, она дверь. Заходи.
Мне не так часто приходится бывать в гостях у рок-звезд мировой величины, но все-таки в моем представлении они, звезды, живут в несколько иных условиях. Уж никак не в стандартных комнатенках с затемненными окнами, среди уходящих ввысь штабелей компакт-дисков и видеокассет, десятка электро- и акустических гитар, плакатов Блэк Саббат вместо обоев, бесформенных гор тряпья, исписанных листов бумаги, бутылок, консервных банок, превращенных в пепельницы, мольберта с отпечатком больного сознания на листе А-4 и еще сотен различных вещей, которые, казалось, были случайным образом заброшены в эту точку пространства со всех уголков Вселенной. Не знаю, как бы повел себя сам черт, но я точно уже чуть не сломала ногу, поэтому остановилась на пороге как вкопанная, не решаясь шагнуть в эти домашние джунгли. Взгляд непроизвольно зацепился за единственный адекватный предмет обстановки - неубранную двухспальную кровать (1 (одна) подушка у изголовья).
- Проходи, не стесняйся, - Вилле не глядя перешагнул через очередную батарею бутылок и деловито начал разрывать гору джинсов, футболок и пиджаков в углу. Довольно скоро на свет показалось потертое, но еще приличное кресло.
- Присаживайся... эээ, осторожнее, тут градусник... и консервный нож - нашелся наконец-то... Ааа! Не раздави Юкку!
Я испуганно шарахнулась, тут же из-под моего бедра был выдернут за ухо облезлый плюшевый медведь и водружен на книжную полку, среди кукол-персонажей мультфильма "Кошмар перед Рождеством".
- Чай? Кофе? Энергетические напитки? - Вилле возвышался передо мной, с развязным смущением запустив большие пальцы рук в карманы и старательно изображая гостеприимного хозяина.
- Кофе, без молока и сахара, пожалуйста.
- Молока и сахара нет, кофе вообще-то тоже. Есть один чайный пакетик, но не советую его заваривать. Остается "Ред булл". Рекомендую.
- Нет, спасибо. Вредно для сердца.
- Тем, у кого оно есть?
Слушай, мальчик, ты чем занимался эти десять лет, что меня не было рядом? Рос и развивался? Не похоже. Девственником ты был остроумнее.
- Воды. Чистой. В чистом стакане, - сурово изрекла я, делая вид, что псевдоострота не дошла до цели.
Он удивленно вскинул брови, но промолчал и пошлепал, предположительно, на кухню (страшно представить, какая здесь может быть кухня). Я осталась разглядывать живописную гостиную-спальню-кабинет, жестоко давя в голове ненужные мысли и стараясь не смотреть на Юкку. Да, подушка все-таки одна. Что там опять за грохот? Вода льется… Могу поспорить, он моет для меня стакан!

В сумерках комнаты стакан действительно мог сойти за чистый. Я приняла его из рук Вилле и наградила его в меру ослепительной улыбкой. А может быть, и не в меру.
Он предложил мне закурить, я отказалась. Закурил сам, бережно отодвинул одну из гитар и сел на пол у стены напротив меня, вытянув длинные худые ноги. Все это происходило в полной тишине и напоминало какую-то сверхсекретную операцию.
Глубоко затянулся сигаретой. Молчит. Чуть наклонил голову набок. Смотрит. Изучает. Оценивает. Я тоже изучаю. Пальцы спокойно сжимают прохладный стакан. Он откровенно пялится на мои ноги. Надо было одевать самую длинную юбку. Дым сигареты длинной волной уходит в потолок. Глаза любопытные, как у кошки. Между бровей - легкая, но отчетливая вертикальная складочка; раньше ее не было, это точно. Мягкие губы неуловимо шевельнулись, блеснула влажная полоска зубов, разрезанная тонкой щелкой. "Забавно, посмотрим, что из этого выйдет".
Наглый ты стал. И красивый. А кто бы сомневался.
Он очнулся первым. Резко обрушил крошечную лавину сигаретного пепла в импровизированную пепельницу из расколотого блюдца. Отбросил назад еще мокрые волосы; его взгляд стал прохладным и серьезным.
- Ну что, может начнем интервью? У меня сегодня все-таки не выходной.
- Я не займу у тебя много времени. Итак... - я поставила стакан и переменила позу, пытаясь собраться с мыслями.
- А где у тебя диктофон? - деловито поинтересовался Вилле.
- Нету. У меня феноменальная память, я и так запомню.
- Круто, - восхитился он. Поверил что ль?
- Слушай, давай так. Ты мне сразу скажи, про что тебя не спрашивать, чтоб потом не было неприятных ситуаций.
- Отлично. Не спрашивай про название группы, про секс-шоп и про творческие планы.
- А что, планов нет?
Он усмехнулся.
- Планов слишком много, ты слушать устанешь. Но это мои планы, я их знаю и буду потихоньку осуществлять, а не рассказывать о них окружающим.
- Сглазить боишься?
- Да нет. Просто когда от тебя все ждут чего-то конкретного - это напрягает. Мешает заниматься делом.
- Лучше всех удивить?
- Конечно.
- Понятно. Тогда скажи, о чём ты бы хотел поговорить.
Вилле широко улыбнулся, и тонкие лучики разбежались из уголков его прищуренных глаз.
- Вот это я понимаю! Акулы пера стали чертовски демократичными. О чем? О музыке, конечно же. Я ж музыкант, между прочим.
- Да знаю, знаю, я заранее досье на тебя прочитала, - честно призналась я. - Ну хорошо, и что же для тебя музыка?
- Всё, - просто ответил он.
- А точнее? Работа, хобби, увлечение?
Он, казалось, издевается надо мной, как человек, единственный знающий ответ на сложную загадку.
- Я же говорю - всё. Моё главное увлечение, единственное занятие... И оно приносит мне неплохие деньги. Значит, это еще и работа.
- Тебе повезло. Немногим людям действительно нравится то, чем они зарабатывают на жизнь.
- А мне это не просто нравится. Я без этого жить не могу. Для меня музыка - самое важное.
- Важнее, чем любовь?
- Музыка - это и есть любовь. Только, в отличие от всей остальной любви, это самая надежная вещь на свете.
Да ты философ, дружок. Что ж, будем развивать тему.
- Значит, твоя вера в свое творчество помогла тебе добиться того, что ты имеешь сегодня?
- Имею.. ну что имею, то и имею, - проворчал Вилле, рассеянно распутывая пальцами влажные волосы, упорно сворачивавшиеся в крупные кольца. - Не этого же ради всё-таки… - он окинул взглядом безрадостные натюрморты из барахла вокруг и пояснил: - Ну в смысле, не ради одной только славы, денег и всяких звездных атрибутов.
А, ну да, рассуждения о чистом искусстве, в лучших традициях обладателей “платиновых” пластинок. Что ж, поиграем в наивных романтиков.
- Хочешь сказать, что деньги и слава для тебя не важны?
- Ну не то чтобы совсем не важны... Без денег никак, кушать-то хочется. Но я в этом плане непритязательный. А слава - штука противоречивая… Иногда думаешь, что лучше бы ее и не было. Я хочу сказать, что если я завтра проснусь бедным и никому не известным, меня это не очень расстроит. Я буду продолжать заниматься тем же, чем занимаюсь всю жизнь.
- Ну а представь себе, что ты бы на самом деле ничего не добился в шоу-бизнесе. Чем бы ты сейчас занимался? Чем бы зарабатывал на жизнь?
Он рассмеялся громко и грубовато, и я вздрогнула, уловив отзвук того, другого смеха, заразительного и искреннего, звучавшего давно и далеко отсюда. Но только отзвук.
- Да был бы обычным алкоголиком! Носил бы телогрейку, сидел бы сейчас в переходе и играл те же самые песни! Собирал бы на опохмел!
Я тоже фыркнула, живо представив себе эту картину.
- Серьезно?
- Конечно. - Всё его веселье мгновенно угасло, свернулось, собралось в застенчивую ямочку на левой щеке. Эта безобидная ямочка уничтожила мне пару сотен нервных клеток и через секунду бесследно исчезла, и тут же вернулись на свои места легкая морщинка между бровей и неестественное спокойствие в глазах.
- Это ты о фатализме? О том, что всё предопределено и так или иначе должно случиться?
- Да нет, это я о том, что я просто больше ничего не умею и не хочу делать.
- Ясно. И как тебе кажется, ты в этой жизни, как говорят, “сам себя сделал”? Или всё было заранее расписано там? - я указала взглядом на потолок.
- Ну уж не знаю. Конечно, я тоже не сидел сложа руки, что-то делал, и вроде получалось. И сейчас не расслабляюсь. Но во многом, конечно, повезло. Нужное время, в нужном месте…
- Может быть, так надо было?
- Может и так, кто ж его знает. Вообще-то вещи часто происходят просто так, без всякой на то причины.
- Всё понятно: рассуждения о судьбе - это не к тебе.
- Рассуждения - это вообще не мой конёк. И я не считаю, что они так уж полезны в жизни.
- Рассуждения-то?
- Угу.
- Значит, действовать надо? Самому творить свою судьбу?
- Ну в идеале - да. Я стараюсь так и делать. Но не всегда получается.
Вилле потряс рукой, пытаясь вытащить пальцы, вконец запутавшиеся в волосах. Черные вьющиеся лохмы теперь торчали во все стороны, придавая ему диковатый вид. Я машинально поправила свои идеально расчесанные локоны.
- Ты когда-нибудь сомневаешься в том, что тебе нужно сделать, и нужно ли это делать вообще?
- Сомневаюсь, бывает, но лучше от сомнений избавляться, это здорово мешает. Обычно ты мучаешься-мучаешься и в конце концов приходишь к своему самому первому решению. Только зря время теряешь.
- Но наверное, надо рассмотреть все варианты, а потом уже выбрать.
- Тоже правильно. Иногда верное решение лежит на поверхности, а иногда нужно его логически вывести. И быть к нему готовым. Главное, что у тебя всегда есть выбор.
- Всегда ли?
- Всегда, поверь. Если, конечно, - он иронично усмехнулся, - кто-то не расписывает твою жизнь и смерть по дням там, наверху, - выразительный взгляд в потолок, а потом на меня, в упор. Любопытная зелень, лукавые морщинки в уголках глаз, грациозно приподнятая бровь. Ну не смотри ты так, философ-садист, отвернись!
Я не выдержала, внутренне изругала себя за слабость и перевела взгляд на Юкку. Он тоже с явной насмешкой таращился на меня криво пришитыми глазами-пуговицами. Рядом гуттаперчевый Джек-скелет скалился кошмарно-оптимистичной улыбкой, а запуганная Салли, казалось, готова была разрыдаться. Эти мне здесь точно не сообщники
- А если, допустим, ты задумал сделать что-то очень важное, ответственное и очень сложное для тебя? Ты бы с радостью этого не делал, но тебе нужно, и все остальные ждут этого от тебя.
- Это нелегко. Но тут лучше так: перестать заморачиваться дурацкими вопросами и быстренько все сделать. Главное - видеть цель. Как будто ныряешь в холодную воду: ни о чем не думать, закрыть глаза, задержать дыхание - и вперед… Чтоб побыстрее закончилось. А потом ты поймешь, что все сделал правильно, что так и надо было.
После столь поучительной тирады Вилле затянулся догорающей сигаретой и с преувеличенным безразличием уставился куда-то в пространство поверх моей головы. Закрылся наглухо.
Я нервно закусила губы. К чему все это? Я могла все сделать по-быстрому еще на пороге его квартиры. Цель видна вполне отчетливо; он даже ничего бы не понял. "Знаменитый алкоголик скончался от похмелья". А я сижу здесь и выстраиваю цепочку каких-то мутных вопросов, как распоследний психоаналитик. Удав совершил ошибку, заговорив с кроликом?
Да нет же, я прекрасно знаю, что и зачем делаю. Как только он открыл дверь, я поняла, что быстро не получится. Что это долгое дело, и неизвестно, как далеко я зайду.
Потому что мне это слишком нужно: слышать его мягкий и чуть шероховатый голос, видеть этот совершенный изгиб линии подбородка, переходящий в бледную беззащитность длинной шеи со сводящей с ума ложбинкой у самого основания, над воротом футболки. Эти глаза, бархатно-темные от тени ресниц и полумрака комнаты, глаза, глядящие из своего, другого мира - мимо меня, в другой же. Смотреть и жадно искать в этих новых чертах черты того семнадцатилетнего мальчишки, испуганного и прекрасного. Смотреть - и находить, но снова выпускать из рук, и не понимать, и запутываться все больше и больше. Где здесь старое, знакомое мне, а где новое, и куда делось прежнее, и почему без этого прежнего все в нем мне кажется таким странным? Роза распускается, цветет и увядает, разве она может перестать быть розой во время цветения?
"Не заморачиваться дурацкими вопросами". Закрыть глаза, задержать дыхание, ни о чем не думать… Все идет правильно. Цель видна отчетливо.
- Думаешь, успеешь все сделать?
- Что? - он, похоже, задумался.
- Ну то, что запланировал.
- Ну, все точно не переделать. Потому что хочется все больше и больше. Но большую часть, хотя бы самое важное надо успеть сделать, пока время есть.
- Кто ж его знает, сколько еще осталось...
- А я исхожу из того, что осталось мало. Поэтому надо делать все побыстрее и не стараться оттянуть конец, это пустая трата времени, - заявил Вилле, закуривая еще одну сигарету.
Ну да. И чего я тут мучаюсь, рак легких и без меня справился бы.
- Но зачем специально приближать конец?
- Мы все проходим через саморазрушение. У кого-то это быстрее проходит, а у меня затянулось на последний десяток лет. Но сейчас я понимаю, что это плохо.
Может, он думает, что я из журнала "Здоровье"?
- Я слышала, ты говорил, что не собираешься жить больше двадцати семи лет, как Моррисон.
- Неправда, я говорил про тридцать лет. До тридцати мне еще три года, я, может, еще передумаю, - кокетливо улыбнулся. - И вообще, я ж не Моррисон все-таки, - тут уж кокетство так и прет; он пытается скрыть его, опуская глаза, но улыбка кричит: "Да, я такой, Morrison-like, и вы все это знаете!".
Я тоже невольно улыбнулась.
- Но я думаю, если бы Моррисон был бы осторожнее с наркотой и выпивкой, он бы прожил гораздо дольше.
- Если бы он был осторожнее, это был бы уже не Моррисон.
Я не нашлась, что возразить.
- А как насчет того, что он смог бы больше сказать миру?
Вилле на секунду сосредоточенно уставился в блюдце, стряхивая пепел, потом поднял на меня глаза. Морщинка между бровей углубилась и сделала его лицо необычайно серьезным.
- Знаешь, я думаю, он сказал миру все, что должен был. И ровно столько, сколько мир готов был услышать.
Немного помолчав, он добавил:
- И если он умер в двадцать семь - значит, так надо было, и он это знал. В ту темную ночь со второго на третье июля 1971 года.
- Хочешь сказать, это было самоубийство?
- Нет, конечно же. Я хочу сказать, что человек должен чувствовать, когда ему пора уходить. Когда он уже сделал самое главное в жизни. Особенно, если этот человек - художник.
Снова пауза.
- Знаешь, его нашли мертвым в его парижской квартире, в ванне. Сердце остановилось. Передоз, как известно. Какая хорошая смерть. Чистая, я бы сказал, - он невесело усмехнулся.
- Какое черное у тебя чувство юмора.
- Если ты из журнала "Готика и жизнь", твои читатели будут довольны.
- Ну хорошо, - я вертела в руках стакан, беззастенчиво оставляя на нем отпечатки пальцев. - Согласна, Моррисон ушел вовремя и его запомнили таким, каким он был в лучшие годы. Героем стал. А как насчет Оззи Осборна?
Лицо Вилле просияло.
- Оззи - великий.
- Конечно, тоже много великого сделал. Но ты посмотри на него сейчас: Оззи за стеклом, обалдуй-сыночек и лапочка-дочка… Герой рок-н-ролла, ставший посмешищем для поколения MTV. Не лучше ли ему было красиво уйти после "Sabotage"? Или он тоже еще не все сказал?
Вилле пожал плечами. Похоже, мое знание дискографии культовой группы произвело на него хорошее впечатление.
- Оззи сделал столько для мировой рок-музыки, что сейчас ему можно простить все. Мы не имеем права его осуждать.
- А как ты смотришь на то, что когда-нибудь повторишь его судьбу?
- Я бы хотел быть хотя бы вполовину таким, как он, - сияние в нефритовых глазах достигло предела.
- И стать в пятьдесят лет такой же живой легендой, которую никто не воспринимает всерьез?
- Нуу, этого я не могу сказать... я не знаю точно, что завтра-то будет, что уж там про 50 лет говорить. Во всяком случае я бы хотел в этом возрасте лежать где-нибудь на марокканском берегу с удочкой и ящиком пива. Хотя вероятнее, что моя миленькая дочурка будет носить мне апельсины в клинику Бетти Форд.
Он снова улыбнулся и я почти ощутила запах этой улыбки - горько-сладкий, как миндаль. Мне вдруг безумно захотелось попробовать его улыбку на вкус и ощутить эту горечь, то ли от въевшегося в губы никотина, то ли горечь саму по себе.
- Ты веришь в вечную жизнь? - спросила я. Просто, чтобы хоть что-то спросить.
- Неа.
- Что же по-твоему с нами происходит после смерти?
- А ничего. Лежим в гробиках, и нас кушают маленькие симпатичные червячки, - убежденно проговорил Вилле, с маниакальной методичностью тыкая уже погасшим окурком в пепельницу.
- И нет рая, ада и прочих понятий? Разве ты не пишешь песни об этом?
- Слушай, объяснять свои собственные песни - это последнее дело.
- А как насчет переселения душ и предыдущих жизней? - я отчаянно цеплялась за ничего не значащие вопросы, чувствуя, как он снова закрывается от меня.
Сжалился. Опять заулыбался. Вытащил из полупустой пачки очередную сигарету.
- Хм, почему бы и нет? Может быть, и я был кем-то в прошлой жизни…
- И кем же?
- Ммм... А вот этим... как это называется? - Вилле пошевелил в воздухе длинными гибкими пальцами.
- Осьминогом что ль? - фыркнула я.
- Во-во, точно! Чего ты смеешься? Это же здорово... они такие красивые... движутся в воде, как привидения... - он тряхнул волосами и не выдержал, тоже рассмеялся. Но чудесная ямочка на левой щеке уже не вернулась, смех угас еще быстрее, чем в прошлый раз, а потом и его глаза наполнились холодным безразличием и скрылись под ресницами, отрешенно глядя вниз, в пепельницу - а точнее, сквозь нее. Я вдруг поняла, что эти глаза были единственным источником света в полутемной комнате.
Ну что, что мне еще спросить у тебя, чтоб наконец услышать ответ на самый главный вопрос? Как мне подобраться хоть на шажок поближе к тебе, чем растопить эту ледяную стену, вдоль которой я бестолково брожу уже столько времени? Мне это очень нужно, пойми. Без этого я не смогу сделать то, что должна…
Вилле молчал, погрузившись в свои мысли - я чувствовала себя бесконечно слабой от невозможности заглянуть в эту сумасшедшую голову. Словно в насмешку всплыла мысль, что здесь, среди смертных, меня назвали бы всесильным существом. Забытая сигарета бесполезно тлела в его пальцах, серая нить дыма поднималась вверх - ни одного отклонения от прямой, и ни одной эмоции в этом нездешнем лице, в этом застывшем теле с чуть ссутулившимися плечами. Я никогда не видела дьявола уставшим, как-то не приходилось. Но сейчас, глядя на Вилле, других сравнений в голову не шло. Усталость, не сопоставимая с физической, даже с человеческой вообще, неизмеримая временным отрезком, не имеющая четких причин и доступного лечения. Усталость бодлеровской розы, которая скоро уронит первый лепесток.
Что случилось с тобой, мой милый мальчик, за эти десять лет, за ничтожно короткий - по моим меркам - отрезок времени? Почему ты стал таким и почему будишь во мне странные воспоминания, которым я не в силах противиться? Почему ты заставил меня впервые в моей бесконечно долгой жизни засомневаться?
... Но он же не знает, зачем я к нему пришла. Он не может знать.
Вилле чуть слышно вздохнул и очнулся от раздумий. Решительно затянулся сигаретой и, слегка прищурившись, посмотрел куда-то за мою спину. Я вспомнила, что, входя, кажется, видела там причудливые часы.
- Ты будешь еще что-то спрашивать или уже всё? - спросил он.
- Да нет, - ответила я. - Я и так заняла у тебя довольно много времени.
- Ерунда, - он пожал плечами. - Мне просто нужно сделать еще кое-какие дела… и подготовиться к концерту, сегодня вечером играем.
- Удачного концерта, - вежливо улыбнулась я, вставая с кресла.- И спасибо за интервью. Чувствую, у меня получится интересный материал.
- Не за что, - рассеянно ответил Вилле сквозь зубы. Он уже шагал по комнате, не выпуская изо рта сигарету и что-то разыскивая в карманах разбросанных пиджаков и джинсов.
Я оглянулась в поисках зеркала, но быстро убедилась в тщетности подобных притязаний. Предложений проводить меня куда-нибудь (или остаться насовсем), судя по всему, тоже не стоило ожидать, так что я сделала пару шагов к выходу, пытаясь вспомнить, где же я всё-таки оставила пальто. В это время Вилле издал победный клич и выудил из кармана кожаного френча какие-то бумажки и изгрызенную ручку.
- Как ты говоришь тебя зовут? - деловито поинтересовался он, черкая по одной из бумажек. - Анжелика вроде?
- Ага, - подтвердила я, оторопев от подобной наглости и поворота событий. Неужели всё закончится банальной дачей телефона?
- Аккредитации на наш концерт сегодня у тебя нет?
- Да нет.
- Отлично. Тогда приходи. Обязательно приходи. Покажешь на входе вот это - пустят без вопросов!
Я взяла и оглядела протянутую им маленькую прямоугольную картонку. В угловатых каракулях на одной стороне угадывалось только моё имя, остальное разобрать было сложнее, чем кельтские руны. Взглянув на другую сторону, я не удержалась от улыбки. Этот герой шоу-бизнеса сделал себе настоящие визитки, с именем, фамилией и указанием рода деятельности!
- Неделю назад заказал, - гордо пояснил Вилле. - Раздавать особенно некому, но так прикольно их иметь... Так что, придёшь?
Кто-нибудь сомневался, что я скажу “да”?
- Буду ждать! - он одарил меня самой солнечной за сегодняшний день улыбкой, и я простила ему даже тот факт, что он не догадался подать мне пальто.

***

Холодный воздух улицы обжег лёгкие после духоты подъезда. Я стояла на ступеньках, кутаясь в шарф и рассеянно озираясь по сторонам. Табличка во дворе все еще наивно просила соблюдать чистоту, не ведая о творческой помойке в недрах дома. Невольно улыбнувшись, я шагнула на оживленную улицу. Куда теперь? До концерта еще полно времени.
Только чтоб разобраться в хаосе собственных мыслей и чувств теперь не хватит и вечности.
Город окружил меня звуками сотен голосов, автомобильными сигналами, свистом полицейского, лаем собак, шумом кофемашины из открытой двери кафе и танцевальными хитами из музыкального магазина. Жизнь кипела, как и полагается в столице. Я неторопливо шла по улице, разглядывая витрины и свое отражение в них. Стоял конец ноября, точнее последний день последнего осеннего месяца, зима уже вот-вот должна была переступить порог. Но снега не было и в помине, хотя в здешнем климате он должен был выпасть еще месяц назад. Из-за этого город казался голым, неуютным и каким-то высушенным, как старая дева. Будто даже песок скрипел на зубах от этой колючей серой сухости, и глаза искали повсюду что-то, чего здесь по нелепой случайности не хватало.
Вскоре я обнаружила, что своим прогулочным шагом не попадаю в общий торопливый ритм, и, после пары невежливых толчков и косых взглядов со стороны куда-то спешащих местных бизнес-леди, решила прекратить свое бесцельное движение. Завернула в первую попавшуюся кофейню, удобно расположилась у большого окна. Подула на обжигающий кофе, расковыряла вилкой чизкейк… Да разве ж это чизкейк? Черти засмеют! Вот какие у нас подают, в кафешке “У Христа за пазухой” - это да, настоящие чизкейки…
Да, прием Скарлетт “я подумаю об этом потом” и забивание головы ненужными мыслями мне удается на отлично. Но судя по всему, это самое “потом” уже наступило. Хочешь - не хочешь, а пора наконец что-то решить.
Итак, что мы имеем? Звезда рок-н-ролла. Красивая, ехидная, уставшая, философствующая. И еще раз красивая.
А вот интересно: те, кто там, наверху, что-то моделируют и дают распоряжения - они сами смогли бы поднять руку на это фантастическое создание?
Направо пойдешь... нет, лучше налево, меня это направление всегда больше привлекало. Итак, налево - звезда погибнет в расцвете лет и превратится в звездищу. Посмертно. Направо пойдешь - крупно попадешь. Причем попаду не только я, его тоже ничего хорошего не ждет. Элементарная логика подсказывает единственное решение задачи: налево, и только туда. А нелогичных заданий нам наверху и не дают.
Как всё просто. Проще некуда. Если бы не одна вещь, которая существенно осложняет дело.
Я привыкла иметь дело со смертью. Могу даже сказать бз излишнего пафоса, что смерть - моя профессия. Я встречала бесчисленных умерших там, где им полагалось оказываться после последнего вздоха. Я и сама множество раз отнимала жизни. Нет, это неправильное выражение. Я не отнимала жизнь, я дарила смерть. Самый большой дар, какой только может получить человек - и самый недооцененный им. О да, чего я только не повидала за свою карьеру: мольбы, истерики, отчаянные попытки любой ценой оттянуть неминуемый исход… Бывали и такие, кто встречал смерть спокойно и мужественно - но и они всей душой жаждали жизни, не осознавая красоту и величие того, что их ожидает. Единственная истина, единственная подлинная и неизбежная вещь в их непостоянном и противоречивом мире. То, что уравнивало их всех. Самый бесценный дар и самая большая человеческая надежда.
И что мне до их слёз, молитв и отчаянных взглядов, если я точно знаю, что всё делаю правильно, я полностью уверена, ведь в этом - логика мира, и иначе нельзя?
Но в безупречной системе произошел сбой. Скорее всего, он случился еще десять лет назад, когда мальчик со странными глазами у меня на диване кутался в мой жакет и ужасно хотел домой. Это было как заноза в сердце. И сейчас она снова напоминает о себе; она уже вошла слишком глубоко и не дает мне сделать ни шагу.
Или это не во мне сбой, а где-то наверху случилась ошибка, и что-то пошло не так, как надо? Не так предсказали - или не так смоделировали?
На самом деле я просто боюсь. Боюсь посмотреть в эти необъяснимые глаза, когда придет срок и отступать будет некуда. Боюсь сделать что-то не так. Боюсь бессонных ночей и сжирающих мозг мыслей, если все-таки это сделаю. И боюсь даже подумать о том, что меня ждет, если не сделаю.
И сейчас я всего лишь перепуганная маленькая девочка, которую послали сорвать розу в саду, а она залюбовалась цветком и не в силах протянуть руку, чтобы переломить стебель, и боится уколоться, и с ужасом ждет гнева родителей.
Что я еще тогда подумала про розу, в квартире, глядя на него? Еще цветет, но скоро увянет. Роза, тронутая дыханием тлена - сущая бодлеровщина!
Обреченная роза. И бессмертная девочка, дарящая смерть.
Какая пошлость. Как это всё глупо, и мелко, и превращает в фарс настоящую трагедию, в которой мне приходится принимать участие.
И похоже, я единственный актер на этой сцене. А он - на правах реквизита, он так ничего и не узнает до самого занавеса.
Пусть так. Единственное, что меня сейчас интересует - решение этой безумной головоломки номер 66613666. Что он такое, зачем, почему, как?
Ни одного ответа, только вопросы и еще раз вопросы. И самый главный - почему он заставляет меня их задавать?
Я резко отодвинула чашку, расплескав на блюдце остатки кофе, уронила голову на руки и зарыла пальцы в волосы. Нет, хватит. Пожалуй, когда вернусь, надо будет сходить к психиатру: у меня явные симптомы развивающейся шизофрении.
Выйдя из кафе, я завернула за угол и двинулась вперед по очередной оживленной улице, но не прошла и десятка шагов, как на моем пути оказалась стойка с прессой. От нечего делать я решила изучить обложки журналов - и с четырех глянцевых прямоугольников на меня глянули четыре пары знакомых зеленых глаз. Снежно-белая кожа японской гейши, пленительные черты тонкого лица, вызывающий макияж; черные кудри или вязаная шапка; строгий пиджак или потрепанная футболка; руки сжимают сигарету, или засунуты в карманы или показывают неприличный жест. Четыре красиво сделанные фотографии четырех фарфоровых кукол с четырьмя парами холодных искусственных изумрудов вместо глаз.
Заголовки на обложках обещали сверхувлекательное чтиво: “Вилле Вало продавал учителю порнуху”, “Вилле Вало - правнук Дракулы”, “Вилле Вало - бойфренд Юсси 69?” (хм, Юсси… знакомое имя, встречалось в досье. Юрки 69 - оттуда же, тоже какая-то сомнительная личность). Наконец, “Вся правда о Вилле Вало”. Ну конечно, кто же пройдет мимо и откажется от удовольствия узнать всю правду о герое рок-н-ролла, кумире молодёжи? Об успешном проекте, гениально смоделированном по классическим стандартам. Проекте, который отработал себя и требует завершения.
Пожалуй, всё не так уж неразрешимо. Вот и ответ на все мои дурацкие вопросы.
О боги, боги, если бы это действительно было так.
И если бы всё было, как у людей. Молодая журналисточка взяла интервью у именитой рок-звезды. Звезда строила ей глазки и персонально пригласила на концерт - можно начинать слегка гордиться собой. Сегодня вечером начинающую акулу пера ждет гиг в престижном местном клубе и, возможно, продолжение общения с обаятельной звездой.
А меня ждут еще тысячи шагов в никуда по улицам незнакомого города и растущее в геометрической прогрессии число вопросов без ответа.

***

Найти нужный клуб оказалось проще простого. До начала концерта еще оставалось около получаса, и перед входом толпилась орава возбужденных тинейджеров. В основном, девицы романтического возраста, но и парней хватало. Черные обтягивающие одежки, крашенные в черный волосы, аккуратно подведенные взволнованные глаза - классика их специфического стиля. Похоже, проект с Вилле Вало и компанией действительно пошел на земле на ура. Главное теперь, чтобы эти жертвы успешного проекта меня не затоптали, а то вид у них был очень уж агрессивный.
Когда открылись двери клуба, толпа фанатов ринулась внутрь, я же решила померзнуть снаружи еще минут пять, чтобы уж войти с комфортом. Наконец, все страждущие были впущены, и я милостиво соизволила-таки подойти к дверям.
- Ваш билет? - строго спросил охранник, с удивлением глядя на мою слишком белую для этого мероприятия блузку.
- Есть кое-что получше, - я протянула ему визитку с чернильной кардиограммой почерка Вилле.
Страж буквально расцвел.
- Прошу, леди. Вас в гримерку проводить?
- Я пришла на концерт, - сухо заметила я. Охранник, похоже, удивился еще больше.
"Потрясающе, даже не проверил меня на предмет оружия-наркотиков", - думала я, поднимаясь по лестнице в зал. "Если бы у нас святой Петр себя так вел, в рай бы шастали кто ни попадя".
Маленький зал с низким потолком был забит тинейджерами. К счастью, в дальнем конце зала обнаружилась барная стойка со скучающим барменом, туда-то я и направилась. В мои планы совершенно не входила борьба с десятиклассницами за четверть квадратного метра с видом на ботинки звезды рок-н-ролла, так что я удобно устроилась на высокой табуретке и заказала “маргариту”. Сцена отсюда просматривалась отлично, оставалось ждать начала действа.
Как известно, чем масштабнее звезда, тем неприличнее для нее начинать концерт вовремя. "Маргарита" уже закончилась и теперь коварным туманом расползалась в мозгу, заставляя меня клевать носом. Эх, сейчас бы домой, в постельку…
Меня заставил встрепенуться торжествующий вой фанатов, напоминающий вопли стада первобытных охотников, заметивших на горизонте мамонта. Темноту зала разрезали красные лучи прожекторов над сценой; в искусственном дыму замаячили фигуры бас-гитариста (неандертальцы среди нас) и гитариста (вылитая смерть, не с косой, а с гитарой и светлыми дредами). Похоже, шабаш начинается. Посмотрим, чего ты добился за десять лет, дело номер 66613666. Еще "маргариту", пожалуйста…
Все происходившее дальше могло сравниться только с самыми угарными вечеринками в аду (а вечеринок этих на моей памяти было немало). Бешеный ритм, выдаваемый невидимым барабанщиком, казалось, вот-вот взорвет изнутри это тесное помещение. Ему вторили две неистовые гитары, затем вступил неожиданно появившийся клавишник, и когда наконец эта буря звука на пару секунд приутихла - словно прямо из белых сполохов прожекторов материализовалась еще одна хрупкая фигурка, отчаянно вцепившаяся в микрофонную стойку, как в мачту на палубе корабля во время девятибалльного шторма. Те же потрепанные джинсы; вместо футболки с Королём - чёрный кожаный пиджак и черная же рубашка с глубоким острым вырезом, делавшим его длинную бледную шею еще более длинной и беззащитной. Растрепанные волосы; глаза - крепко зажмуренные, подведенные черным; рот, истерически искривленный в пятиминутном крике - о том, как умереть, не проснувшись, или проснуться прежде, чем умереть. Громко, безумно, неистово, на грани срыва голоса и нервов. И вот уже микрофон яростно выдернут из стойки, губы обхватили его сетчатую поверхность, вытянутая рука сжимает наклонённую микрофонную стойку, и едва заметно дрожащие пальцы сползают по блестящему металлу в таком сладком возбуждении, что кажется, сейчас из-под них посыпятся искры… Музыка - не работа, не хобби, а всё? "Я никогда не хотел тебя обманывать". Верю.
За штормом последовало минутное затишье - выдох, восторженный крик фанов, теплая улыбка, зажженная сигарета, "Привет, рады вас видеть! Следующая песня называется…" Да неважно, как она называется, и как называются все последующие - это очередные похороны сердец в задымленном аду среди гитарного скрежета и завораживающих звуков голоса Вилле. Каждый из этой пятерки был великолепен в своей роли. Басист - восхитительный орангутанг, фонтанирующий бешеной энергией и первобытной сексуальностью. Гитарист - не иначе как тайный наследник старины Хендрикса. Интересно, каково это - держать в руках источник сумасшедшего, сногсшибательного звука, всего лишь десятью пальцами небрежно направлять этот звук на запредельную высоту, доводя до тончайшей вибрации, а потом опускать до глубокого баса с раскатистым металлическим эхом? Клавишник - музыкант лишь по профессии, а по призванию явно топ-модель. Водопад роскошных волос, струящийся по изящно изогнутой спине; очаровательное, сладкое позерство во всем его тонком силуэте, в каждом неторопливом движении. Задвинутый в самый дальний угол, он все равно ухитрялся привлекать к себе внимание женской части публики и, похоже, чувствовал себя по крайней мере вице-звездой вечера, когда под его длинными пальцами таяло прозрачными искрами вступление песни о святом причастии.
От причастия Вилле перешел к шестеркам, по три в ряд; богохульства переплетались со словами любви и собирались в обжигающие фразы, смысл которых не укладывался в голове - потому что так не бывает, так быть не должно. Но голос убеждал - бывает, должно, иначе нельзя. Голос, то низкий и влажный, как полубред-полусон в душную летнюю ночь, то высокий и обжигающий, как звон воздуха морозным утром. Он не просто завораживал, он настойчиво проникал внутрь и подчинял себе настолько, что я сама почти задохнулась в момент, когда Вилле вдруг не хватило воздуха на особенно высокой ноте. Я чувствовала, что все сердца в зале, и мое в том числе, бьются в такт его сердцу; я забыла обо всем, только слушала, смотрела - и не верила, что это тот самый парень, которого я сегодня бесцеремонно вытащила из утренней ванны, а потом расспрашивала о судьбе и вечной жизни.
В очередной паузе Вилле скинул пиджак, нервно рванул ворот рубашки, и верхняя пуговица, не выдержав, отлетела в сторону. Он откинул назад волосы и обвел беснующийся зал таким детски-восторженным взглядом, что я уже готова была поверить - да, это он, все тот же мой семнадцатилетний герой. В следующую секунду снова ожила и завизжала гитара; Вилле вскочил на мониторы, обрамляющие край сцены, чуть пошатнулся на их покатой поверхности, пригнулся, чтоб не задеть низкий потолок, схватился за него свободной рукой и продолжил петь. Он грациозно вертелся на длинных ногах, нагибался совсем низко в зал, страстно стонал прямо в лица фанатов, чудом сохраняя равновесие. А когда их бледные руки облепили его кеды и вцепились в джинсы - коварный искуситель ускользнул обратно на сцену, снова сделавшись абсолютно недостижимым. И снова он пел, словно это был последний раз; и улыбался так, будто знал о большом счастье, о котором нужно молчать; и был похож одновременно на ребенка и хищного зверя в своей сверхъестественно естественной диковатой грации. Освещение превратило его лицо в фантастическую маску из черных и красных теней, беспрестанно меняющих свои очертания, обрисовывавших невыносимое совершенство резких скул, мягкого изящного носа, высокого лба и вплотную прижатых к микрофону танцующих губ. Красный внезапно переходил в белое, словно раскалившись до невозможности, и грива темных волос отливала серебряным. И только там, где глаза - два неизменно черных пятна, слившийся мрак размазанной подводки, теней и расширенных зрачков; неподвластные свету, не знающие пощады.
...Кто ты, черт тебя подери? Что ты такое? Что за явление природы, которое невозможно объяснить, невозможно разложить на составные части, а можно только впитывать тебя всеми чувствами и любоваться, любоваться, любоваться?…
Они отыграли чуть больше дюжины песен, как подсказывали мне остатки сознания - на самом же деле все это время я словно находилась в эпицентре затянувшегося взрыва. А потом они ушли, под невнятную благодарность Вилле и зашкаливший гитарный фидбэк, оставив меня на краю понимания того, что, возможно, это был конец. Я чувствовала стремительно разраставшееся пятно отчания, чуть ниже того места, где должно быть сердце. Неужели? Как же так? Не может быть! “Еще “маргариту”, леди?” - “Да, двойную”… Публика скандировала что-то вроде “бис!”, и я уже готова была заорать тоже - неважно что, лишь бы крикнуть. Алкоголь слегка обжег горло и привел в чувство - но пол снова начал уходить из-под ног, как только над темной сценой вспыхнули зеленые лучи прожекторов и кричащая толпа резко умолкла. Несколько мгновений космического безмолвия и пустоты, а потом среди прозрачных зеленых полос зародилась жизнь - никого не видно, но кто-то есть, это чувствуется. Темно-зеленый свет, запредельные звуки синтезатора в воцарившейся тишине, готический профиль клавишника в углу, среди ползучих клубов дыма. И когда абсентовые сумерки сгустились до непроглядного мрака, резкая вспышка чьего-то фотоаппарата, как вспышка молнии, на мгновение вырвала из ткани темноты всё ту же тонкую фигурку у микрофонной стойки. И в ту же секунду зазвучал голос - негромкий, спокойный, неторопливо крадущийся среди электронных нот. В припеве вступила гитара, и голос поднялся выше, вплетаясь в ее затейливую мелодию, зазвенел непостижимой тоской и страстью. А потом снова расслабился и смягчился, растёкся над залом, обволакивая сердца - и вдруг словно провёл когтями по позвоночнику, сверху вниз, и толпа приглушенно застонала единым стоном покорного раба…
Ни одного чувства во мне, кроме восхищения, граничащего с безумием, ни одной мысли, кроме отрывка из давным-давно читанной книжки:
"С выгнутой линии ее полуприкрытых век изваяны все египетские корабли, а что она поет на самом деле, не ведомо никому. Так поют о чем-то, что важнее жизни, воспоминаний, смерти, так поют, обращаясь к кому-то, кто способен одним своим взглядом обновить чужую жизнь".
Это вовсе не о ней, не о Витаче Милут. Это о нем сейчас. Только о нем.
И еще вспомилось: “Разрыв сердца на сцене - было бы великолепно”.
О да. “Еще на взлете, но уже на краю падения”. А какое человеческое сердце выдержит то, что явно в эти секунды происходит с Вилле?
Вот сейчас, на втором припеве, после очередного “дарлинг”. Это будет его последнее слово. Он даже не успеет испугаться, только его закрытые глаза напоследок широко распахнутся от удивления. Всё, о чем я мечтала - лишь еще разок увидеть эти фантастические глазищи.
Искаженное от ужаса лицо басиста, склонившегося над распростертым на сцене телом лучшего друга - подобные эффектные снимки обойдут все центральные газеты. “Голос поколения”, “трагически оборвавшаяся жизнь”, “его последним словом было “дарлинг”… Красивому проекту - красивый конец.
Я поспешно загнала шальную мысль в самый темный угол подсознания; это оказалось совсем не сложно.
Песня закончилась, и Вилле очевидно потерял всякий интерес к залу, ушел в глубь сцены жадно глотать минералку и никотин. Под грохот аплодисментов вернулся, рассеянно посмотрел на толпу - “ах, вы все еще тут?”, снова неспеша затянулся пару раз, подразнил снисходительной улыбкой, похлопал ресницами, поправил микрофон в стойке, перевел сбившееся дыхание.
- Ну что ж, еще одна песня... На этот раз последняя...к счастью, ха-ха... Это песня... - губы опять нетерпеливо впились в сигаретный фильтр. - ... “Для тебя”.
Называется “Для тебя”? Или он сказал “для тебя”?
Да это уже неважно.
Потому что зеленый мрак его глаз опять словно залил весь зал.
Потому что музыка похожа на ту, которая будет звучать перед концом света, когда придет срок.
Потому что этот голос - из тех, что даже молчанием дают ответы на все вопросы.

И снова все потеряно.
И мои небеса - только там, где ты.
И я буду любить тебя, пока нас не разлучит моя смерть.
Я здесь - для тебя.

И всё, всё пропало, всё потеряно и ничего не исправить.

Дайте мне безграничное время - я всё равно уже не решусь сделать то, что должна сделать.
Потому что он сейчас смотрит на меня, прямо мне в душу. Я знаю, что он не может меня видеть. И он не знает, зачем я здесь.
Но разве это имеет значение?!
Все равно он смотрит на меня. Я знаю.
Для меня.
Одним взглядом обновить чужую жизнь.
Эй, кто там есть наверху! Господа высшее начальство! Скажите мне, прямо сейчас: что вам нужно, чтобы превратить эти минуты в вечность? Моя жизнь? Две жизни? Смерть? Забирайте всё.
Что значат сотни и тысячи лет моего бессмертия по сравнению с тем, что в этом глупом человеческом мире существует что-то, созданное только для меня?
Ну же, не молчите! Вы же видите, я на всё готова!
Но ответа нет, и я по-прежнему не знаю, что со мной и что нужно делать, понимаю только, что мне делать ни в коем случае нельзя. Просто потому что есть вещи, которые не подлежат сомнению. И время течет мимо, унося с собой музыку апокалипсиса и самые главные слова в столетиях моей жизни, и я тщетно ловлю эту ускользающую красоту, снова остро ощущая свое полное бессилие.
Закончилось, ускользнуло, растаяло; Вилле улыбнулся, холодно и отрешенно, ни для кого, картинно поклонился и крикнул: “Спасибо, до скорого!” . Ушел. Кажется, гитарист еще некоторое время демонстрировал свою виртуозность в игре, а клавишник вышел из угла и продемонстрировал себя; кажется, барабанщик бросал палочки в зал, а в ответ ему из зала летело что-то вроде нижнего белья. Вероятно, после этого в зале зажёгся свет, на сцену вышли техники собирать аппаратуру, а зрители, толкаясь, начали пробираться к выходу; возможно, я даже заплатила бармену за напитки. Это всё было абсолютно несущественно, как и наличие закрытых дверей: окажись они передо мной, я бы испепелила их взглядом. Что ж, возможно, мне действительно пришлось что-то или кого-то испепелить, но я все-таки оказалась на бэкстейдже, и тот самый охранник, который был на входе, при виде меня многозначительно оскалился.
В гримёрке было адски жарко и шумно, воздух почти искрил от всеобщего возбуждения, уши закладывало от громких голосов и смеха. Басист-неандерталец встретил меня восторженным воплем и откровенно голодным взглядом. Вилле, оторвавшись от банки пива, увидел меня и с радостным смехом схватил за руку, втащив в самый центр компании. Его глаза блестели, обнаженная грудь и плечи были мокрые от пота, волосы падали на лицо.
- Парни, это Анжелика! Анжелика, как классно, что ты пришла!
- О-о-о, Анжелика! Вот это да! - неандерталец снова плотоядно сверкнул ярко-голубыми глазами.
- Ну что, сестренка, зажжем сегодня? - долговязый гитарист оказался нагловатым парнем.
- Анжелика, можешь называть меня Яни, - длинноволосый красавец-клавишник неторопливо и томно вынул из угла рта сигарету и послал мне воздушный поцелуй.
- Угощайся, детка! - пухлая рука барабанщика протянула мне свежеоткрытую банку пива.
Я стояла посреди комнаты, все еще не выпуская влажную руку Вилле, чувствуя себя растерянным и обалдевшим от восторга ребенком, а вокруг появлялись и исчезали все новые и новые люди, что-то мне говорили, суетились, смеялись, куда-то звали и что-то обещали. И я уже тогда точно знала, что будет, и от этого было так хорошо и спокойно. Знала, что самый разгар веселья случится в соседнем клубе, и гитарист с диким басистом будут пить абсент наперегонки, и клавишник будет танцевать на столе, а я выпью еще пару коктейлей, и буду смеяться, как ненормальная, а Вилле будет просто ржать и глумиться над барабанщиком, пока тот не попытается в шутку устроить ему расправу. И в самый разгар вечеринки мы с Вилле выскользнем на улицу, наспех накинув пальто, и будем жадно дышать ледяным воздухом, и такси появится из-за угла совершенно неожиданно, и шофёр будет угрюм и молчалив, как покойник, и в магнитоле будет играть джаз, и в голове будут звенеть все выпитые “маргариты”, и на потертом заднем сиденье такси я наконец-то узнаю, что эта улыбка действительно горько-сладкая на вкус, и миндаль идеально сочетается с никотином.
Удав совершит ошибку, позволив кролику затащить себя в постель?

***

Щелкнула зажигалка, и желтый огонек на секунду осветил его губы и зажатую в них сигарету.
- Знаешь, что самое приятное в сексе?
- Ну?
- Сигарета после него! - легкий блаженный вздох. - Запомни это, пусть оно войдет в интервью.
Я сладко потянулась, чувствуя, как восхитительная усталость разливается по каждой клеточке тела. После оглушительного концертного звука все еще слегка звенело в ушах.
- Ты всегда так?
- Ммм? Как? - промычал Вилле.
- Вот так... Едва познакомившись...
- Сама-то! - весело фыркнул он. - Тоже мне, оскорбленная невинность... Ай! Кусаться-то зачем?
- Сссволочччь..., - ласково прошипела я, уткнувшись в его костлявое плечо и вдыхая аромат дыма в его волосах. - Знаешь, мне просто так захотелось…
- Да, именно так. Захотелось. Это не твоя вина.
- Это правильно. Мне тоже захотелось. А когда хочется, надо брать, пока есть возможность. Пока не отняли.
- Как у тебя все легко. Не рассказывать о планах. Не сомневаться, не рассуждать. Брать, пока дают…
- Жить. Пока дают.
Я щекой почувствовала, как по его коже словно пробежали мурашки. Прохладно что-то стало. Я поежилась и натянула одеяло, укрывшись почти с головой.
- И любить, пока живешь?
- Любить, пока не наступит рассвет. - Сквозь одеяло его голос звучал, как из другого измерения. - Любовь почему-то всегда заканчивается наутро, черт возьми.
- Наверное, это ненастоящая любовь.
- Да нет. Она всегда любовь. В каком-то смысле. Просто... разная.
- Я тоже скоро закончусь? - прошептала я.
- Если ты любовь - то да.
- А ты как думаешь? Любовь?
- Нет.
Холодно, даже под одеялом холодно. Его острая ключица давит в мой висок, через нее ледяная волна заполняет мозг, вливается в грудь, спазмом стискивает горло, сдавливает сердце. Заморозил. В этом чертовом городе проблемы с отоплением?
- Что же тогда?
- Не знаю... - в его голосе послышалась улыбка. - Может быть... смерть?
- Может быть...
- Отлично... Я провожу ночь со смертью. Я целую смерть. Каково, а? Красиво... Я напишу об этом песню. Как я спал со смертью... - его голос резко осекся, будто налетел на невидимую преграду, на неожиданную мысль.
- Какая пошлость...
- Точно, детка. Все красивые вещи в жизни чудовищно пошлы. Я наговорил тебе сегодня кучу пошлостей, в самый раз для удачного интервью.
Я молчала, с трудом балансируя на краю непонятно откуда взявшейся пропасти. Тишина, пульсирующая в висках, сотканная из моих недоосознанных чувств и его горькой улыбки. Темнота, кажущаяся еще темнее от редких вспышек тлеющей сигареты. Как будто постель - единственная обитаемая точка пространства в непроглядно мрачной, холодной галактике квартиры; как будто мы - последние живые существа, и оба вряд ли люди. А там, за пределами галактики - бесконечная вселенная, где осень превращается в зиму, и пахнет невыпавшим снегом.
- Вилле... слышишь? Зима наступила..
- Угу, уже первое декабря...
- Почему до сих пор нет снега?
- Будет. Обычно на мой день рождения уже все в снегу, а в этом году он запаздывает...
- Ты любишь снег?
- Люблю. Он такой... белый. Красиво. Особенно самый первый снег, когда он лежит на ветках деревьев...
- Мне тоже нравится снег.
- Кстати, тебе идет белое.
- Спасибо, я знаю.
И снова молчание, лишь рождаются и гаснут звезды нашей галактики на кончике его сигареты. Вот последняя звезда вспыхнула и тут же умерла, последнее облачко дыма отправилось в бесконечность. Свесившись с кровати, Вилле ткнул окурок в какую-то очередную импровизированную пепельницу. Потом повернулся ко мне и я увидела, как блеснули в темноте его глаза.
- Так кто же ты такая?
- Тебе в самом деле так интересно?
- Мне интересно, с кем я сплю.
- Мы же вроде решили, что ты спишь со смертью, - улыбнулась я.
- Но сдается мне, тебя зовут не Анжелика.
- Разумеется.
- И как же на самом деле?
- Ну придумай сам. Как тебе кажется, меня должны звать?
Он еле слышно вздохнул и ответил именно то, что я больше всего хотела услышать и чего меньше всего ожидала:
- Элена. - пару секунд подумал. - Да, Элена.
- Хорошо, - кивнула я, - пусть будет так.
- Мутные вы люди, журналисты, - с деланным возмущением проворчал Вилле, натягивая на плечи одеяло. - Всё что-то мудрите... творческие псевдонимы у них...
- Сдается мне, я у тебя не первая такая, безымянная девушка для ночного интервью, - я легонько ткнула его пальцем в выступающие ребра.
- Ну уж это точно, не первая...
- ...и не последняя...
- А может и последняя...
- Что, завязать решил с веселой жизнью? - я удивилась, что голос у меня не дрогнул.
- А может и решил. Нет, правда: годы-то уже не те!
- Ага, вон лет-то тебе уже сколько...
- Да столько не живут просто!
- Старый драндулет! - рассмеялась я.
- Ага, у меня и челюсть вставная! Хочешь проверить?
... Горько-сладко, миндаль и никотин... Утро никогда не наступит, и снег никогда не выпадет в этом городе.
...Что-то теплое, мягкое и влажное, как его поцелуй, заволакивало сознание; я погрузилась в странное состояние между сном и бодрствованием. Вилле, кажется, тоже задремал. Я не столько слышала, сколько ощущала стук его сердца - спокойный и равномерный, единственный звук во вселенной; из секунды в секунду, из вечности в вечность, тайный механизм этого мира. Самое стабильное, что здесь есть - и самое хрупкое.
О боги, как же страшно осознавать, что жизнь целой вселенной в твоих руках!
- Вилле, - позвала я, понимая, что еще одно мгновение тишины сведет меня с ума.
Он не отозвался, но я почувствовала, что он слушает меня.
- Вилле... ты все-таки нашел свою настоящую любовь? Самую настоящую?
Похоже, он не заметил слова "все-таки".
- Да, - ответил он почти сразу.
- И где она?
- Ушла.
- Давно?
- В общем, да.
- Бросила тебя?
- Угу.
- Почему?
- Я слишком плохой мальчик.
- И ты ее до сих пор любишь?
- Да. Потому что это моя настоящая любовь.
- Откуда ты знаешь, что она настоящая?
- Потому что с ней я бы хотел провести последнюю ночь в своей жизни.
- Это было бы твое последнее желание?
- В смысле?
- Ну... считается, что когда человек умирает, перед смертью он всегда чего-то хочет, в последний раз...
- Тогда да. Именно, последнее желание.
“И я буду любить тебя, пока нас не разлучит моя смерть...”
- Элена?
Нет, это не ко мне. Это не меня зовут Элена. У меня вообще нет имени, и я не человек, и у меня не должно быть сердца. Главное - помнить об этом.
- Элена, помнишь, ты спрашивала меня про вечную жизнь, и про то, есть ли что-то после смерти, и всё такое? И я сказал, что не верю... короче, я соврал.
- Да я знаю, что ты всегда врешь в интервью...
- Нет, на самом деле не так уж много... Но обычно придумываю какую-нибудь одну маленькую ложь. Так интереснее. Когда рассказываешь все до конца - это же скучно.
- Ну еще бы... Так что, ты хочешь сказать, что веришь в жизнь после смерти?
- Нуу... как тебе сказать... В общем, я не уверен, что там совсем уж ничего нет, - он лежал, глядя в потолок и разговаривая как будто не со мной. - Знаешь, у меня в детстве было что-то вроде клинической смерти... Ну не совсем в детстве, мне семнадцать было... приступ астмы и прочая фигня… Короче, мне потом сказали, что врачи буквально вытащили меня с того света. И я до сих пор немножко помню… смутно так, как во сне… Это было сначала страшно, а потом - нет, потом легко, и очень спокойно, и как-то…хорошо, наверное. Да… как будто летишь навстречу свету… Ну знаешь, как обычно люди в таких случаях рассказывают, вот так всё и было… А еще… кажется, кроме света было еще что-то… не помню. Я сейчас уже не могу понять, что я на самом деле увидел тогда, а что мне потом мерещилось в бреду. Да и столько лет прошло... Одно я тебе точно могу сказать: там действительно что-то есть.
“Ты помнишь?!, - уже почти кричала я внутренне, - фонтан и Пизанскую скамейку в парке? Безрогого блондина и ключик от клетки с голубем? Помнишь ту ночь, такую же холодную и темную, когда я грела твои озябшие руки, милый мальчик, мечтавший о настоящей любви?!”
Нет, конечно же. Он ничего не помнит. Он не должен и не может этого помнить. Я с трудом проглотила комок в горле.
- И что же там может быть? После смерти?
Он задумался.
- По идее, жизнь. Другая. Может быть, ты возвращаешься обратно, но в другом виде.
- В виде осьминога? - попыталась сыронизировать я.
- Да в виде кого угодно. Или чего угодно. Может быть, Элвис после смерти вернулся сюда, а? Как ты думаешь?
- Кто знает...
- Ну да... Или нет, - Вилле продолжал развивать свою мысль, и я уже даже не предполагала, куда она его заведет. - Может быть, там не совсем жизнь, а что-то вроде сна. Такой вечный сон, где всегда всё хорошо. Где только то, о чем ты всегда мечтал. Твое личное счастье, как бывает иногда в жизни. С той лишь разницей, что ты никогда не проснешься и оно никогда не закончится. Наверное, это самое лучшее - однажды заснуть и увидеть именно такой сон. Тебе так не кажется?
- Мне кажется, что ты абсолютно прав. Это лишь сон.
- И что именно было бы в твоем сне?
“Что именно”? Как я могу ответить на такой вопрос, если я даже сейчас не могу понять, сплю я или нет? И не приснились ли мне все последние несколько часов?
- Не знаю, Вилле, - честно призналась я. - Правда, не знаю.
- Я тоже, - просто ответил он.- Вот и узнаем когда-нибудь.
Он завозился, поворачиваясь на бок и устраивая подбородок на моем плече. Чуть слышно вздохнул каким-то своим мыслям и затих. Его ровное дыхание тревожило мои волосы и согревало шею.
- Вилле... - почти беззвучно позвала я, как зовет утопающий, последним усилием приподняв голову над водой. Одинокая соленая капелька, медленно ползущая из уголка моего глаза к виску, заменяла целый океан.
- Да?
- Прости меня, пожалуйста…
- За что?
- За то, что я не твоя любовь... не настоящая... и вообще не любовь...
- Глупая... Нашла за что прощенья просить... брось ты... Ну иди сюда... ууу, руки какие холодные! Замерзла? Давай, согревайся... Ну что, так теплее?
- Да...
- Вот и хорошо... И давай спать уже... Устал я сегодня... Спокойной ночи, детка.
- Приятных снов тебе...

***

Все было подстроено, все было просчитано - там, в неведомой даже мне небесной канцелярии. Именно сегодня, в первое утро зимы в этом вечно пасмурном городе должно было выглянуть солнце. Его наглый лучик должен был проскользнуть в щель между шторами, он должен был привести шайку своих пронырливых товарищей, которые выполнили поставленную задачу, бесцеремонно сорвав полог темноты над постелью. Я должна была проснуться от солнечного луча, щекочущего мои ресницы, поморщиться, приподняться на локте, зевнуть, встряхнуть головой, попытаться сообразить, где я и что здесь делаю… И я должна была увидеть этого дьявола, чутко спящего в своей непреходящей усталости, именно таким.
Вилле спал, отвернувшись от меня и выгнувшись в какой-то сложной фирменной позе. Единственную подушку он великодушно полностью уступил мне, и сейчас его спутанные волосы рассыпались по простыне и свешивались с кровати. На самом деле они были не такими уж черными, как мне казалось раньше, скорее темно-каштановыми, светлеющими ближе к кончикам, а несколько прядей солнечные лучи окрасили в золотисто-медовый цвет. Несколько часов сна и утренний свет смягчили черты его лица, плеснули едва различимый румянец на бледные щеки и почти стерли тени под глазами; остались лишь серые пятна от несмытой подводки, в которых тонули кончики опущенных ресниц. Изогнутые брови почти сходились на переносице, складочка между ними исчезла бесследно, и только тонкая прядь волос змеилась по высокому гладкому лбу. Мягко очерченные светотенью губы - никотин и миндаль, такие вкусы не забываются, - а ложбинка в основании шеи все так же беззащитна, и грудь вздымается и опускается почти незаметно, как будто это лишь обман зрения. Белая простыня казалась серой из-за лежащей на ней его руки, вывернутой ладонью вверх - почти прозрачная кожа, сквозь которую отчетливо проступают голубые разветвления вен. На запястье, у самой ладони - контур маленького сердечка, голубые полоски расчертили изнутри эту скромную татуировку, проступившая кость исказила её идеальную форму. Ладонь с длинными худыми пальцами свесилась с кровати, линий на ней не разобрать; только заметно, что кончики пальцев слегка поранены и стерты о струны. На другой руке синяя сеть восточного орнамента почти не оставила живого места; под такими сетями прячут от взгляда то, что хочется забыть навсегда.
...А что ему снится на самом деле не ведому никому; и с выгнутой линии его прикрытых век...
Я не знаю, нужно ли быть нечеловеком, чтобы осознать подобную красоту. И я не знаю, кем надо быть, чтобы ее уничтожить.
Очень-очень осторожно, почти не дыша, боясь спугнуть это чудо, я выбралась из-под одеяла. Дрожа от утреннего холода, быстро оделась, все еще не понимая, что я сейчас буду делать и что я вообще должна сделать. Поправила одеяло, соскользнувшее с плеча Вилле; он только чуть улыбнулся во сне - или это был отблеск солнца. На цыпочках я подошла к окну, выглянула за штору и задохнулась от восхищения.
Ночью выпал первый снег. В точности по календарю пришла настоящая зима, и сейчас ослепительно белая сказочная ткань покрывала двор и улицу внизу; белое и мягкое лежало на перекладине фонарного столба, на крышах припаркованных автомобилей и на ветках деревьев, превращая их в сюрреалистический лабиринт. Вилле был прав, это потрясающе красиво.
Солнце подразнило пару минут и скрылось за облаками, но из-за снега в городе уже не было так хмуро и мрачно, как раньше. Было еще очень рано, единственный автомобиль, черный в белых снежных пятнах, медленно двигался по узкой улице, оставляя двойной серый след на белой ленте. Во дворе две одинокие фигурки прокладывали ровную биссектрису следов из одного угла в другой: длинная собака впереди и человечек в синем пальто позади. Они двигались еще неторопливее, чем автомобиль, как в замедленной съемке, как во сне. Каждый их шаг, оскверняющий девственную белизну двора, отдавался у меня в сердце глухой болью. Вот так и будет: затопчут, заездят, испачкают… Птицы стряхнут снег с веток деревьев, а потом он и сам растает во время оттепели, превратится в жидкую коричневую грязь, растечется лужами; а потом ударят заморозки, и он замерзнет неровной коркой льда, а поверх него выпадет новый снег - но он будет уже не такой, как раньше, как в этот первый раз. Если бы можно было остановить это мгновение первого зимнего заснеженного утра, запечатлеть в вечности переплетение белых веток и совершенство крошечного сугроба на верхушке фонарного столба! Оставить навсегда это всё таким, какое оно сейчас; превратить секунду чуда в нескончаемый сон - в чей-то сон вечного счастья, и, может быть, даже моего?
С трудом оторвав взгляд от окна, я обернулась в полумрак комнаты, где сладко спало среди измятых простыней, похожих на снег, другое совершенство, другое чудо, необъяснимое и неописуемое - и целиком принадлежащее сейчас только мне.
“Ты знаешь, что делать, Анжелика. Он должен остаться таким навсегда.”.
Роза пахнет розой, у Шекспира и всегда. А роза Бодлера - роза вдвойне. Так пусть она и останется такой. Навсегда.
Я так решила.

Задёрнуть шторы. Здесь кто-то глубоко верит в бессмертие души...

***

Ключ почему-то упорно не желал попадать в замочную скважину и без конца тыкался то в ручку двери, то в саму дверь. Наконец невероятным усилием мне удалось справиться с дрожащими руками и отпереть замок. Я ввалилась в дом и захлопнула за собой дверь, даже не думая о том, чтоб попытаться запереть ее на ключ.

Несколько шагов к дивану показались мне бесконечным путешествием. Наконец, я утонула в его плюшевых объятиях и натянула плед по самые уши, пытаясь согреться. Отвратительный озноб волнами перекатывался по всему телу.
Только сейчас я до конца осознала простую и очевидную истину случившегося со мной.
Я не сделала это. Не смогла.
Почему? Может быть, это было очевидно еще десять лет назад. Может быть, только в этот последний день я подошла к нему настолько близко, что переступила ту черту, за которой уже не могла ничего с ним сделать. И ни собственная логика, ни, тем более, чужие приказы не могли оправдать для меня его смерти. А может быть, было здесь что-то еще. И я не знаю и не хочу знать, что это такое, и где проходила эта проклятая черта.
Одно я знаю точно: мое последнее решение было самым верным в моей жизни.
Можно винить во всём Пизанскую скамейку и капризный фонтан, ямочку на щеке и зеленые глаза, шероховатый голос и угрюмого таксиста. Дело не в них. И не в том, что я в последний момент испугалась. Это был по-настоящему мой выбор.
Уже ничего не исправить, скоро все действительно будет кончено и я так никогда и не узнаю, что же с ним случилось. Но мне сейчас хорошо, так хорошо и спокойно. И совсем не страшно, нет. Надо поскорее согреться, унять эту мерзкую дрожь… закутаться в плед… он такой теплый и совсем не колючий… вот так… и спать, спать… По крайней мере я высплюсь напоследок.

***

- Анжелика! - ....
- Анжелика, эй, это я!
- Ээээ... ммм... я слушаю...
- Прими поздравления, коллега! Быстро, гладко и эффектно! Там все чертовски довольны.
- Слушай… - Я с трудом выбиралась из омута тяжелого, мутного сна. - Терпеть не могу, когда я сплю, а кто-то врывается мне в голову и начинает верещать... Объясни по пунктам.
Телепатический голос ангела на секунду умолк в почти осязаемом удивлении.
- Спишь? Ну ты молодец: сделала дело и сразу на боковую, уважаю!
- Дело… какое дело-то?
- Номер 66613666. Ну этот... с глазами-то... тут слух прошел, тебя к премии приставят за столь успешное выполнение задания.
Диван вдруг потерял свою обычную устойчивость и начал стремительно проваливаться куда-то в глубины вселенной.
- Что с ним?
- А, хочешь официальный протокол послушать? Секундочку... \Шуршание бумаг\ Вот... "Вилле Херманни Вало, 27 лет, музыкант, не женат. В 15-25 текущего дня найден мёртвым в своей квартире, в ванной комнате. Причина смерти - потеря крови… вскрытие вен… Время наступления смерти - предположительно, около полудня…Мотивы неизвестны…". Я ж говорю, эффектно! А вот еще, это их центральная газета… "Трагически оборвалась… герой поколения… ожидаются массовые самоубийства фанатов…"… А вот "Таймс" выдали, послушай… Ты слушаешь? Анжелика? Эй, ты опять уснула?
- Нет. Сегодня Изабелла.

***

Мне все-таки интересно, что именно там у него есть. Море или пустыня? Или лесные поляны? Или домик с настоящим камином?
А может быть, там снег? Много-много первого снега, такого белого и красивого.


============================================
Created by hellagood, ноябрь-декабрь 2003
Special thanks:
Raksha - за “Последнее желание”.
Infernal Trinity - за дружбу и поддержку.
Ville H. Valo - за вдохновение.